Ната Конышева – это непонятно что! Фонтан, вулкан, фейерверк, карнавал, юродство, свобода и прозрение
А какое еще желание у ребенка должно возникнуть, когда он посмотрит на картины известных мастеров. Ведь, согласитесь, это главный индикатор искусства: побуждение, желание самому взяться за кисточку. Мы не дети, конечно, но и у нас взрослых искусство должно вызывать какое-то движение души.
Мне посчастливилось быть знакомым со многим замечательными художниками, но, признаюсь, со временем чувства притупляются и тогда знакомства и посещение мастерских превращается в рутину, нудную работу на постоянной основе. Зачем мне Вас обманывать? А такого быть недолжно. И вот я взял довольно долгую паузу – два года и никуда не ходил. А потом стал «дозированно» возвращаться. Побывал в гостях у Дмитрия и Марии Плавинских, заехал к Ярославу Манухину, проинтервьюировал Михаила Алшибая. Иопять понравилось, и понеслось...
Но, по-настоящему, шоком для меня стало знакомство и встреча с Натой Ивановной Конышевой. Все эти эпитеты вроде «Зверев в юбке» и т.п. не соответствуют ее натуре. А это удивительная уходящая московская натура. С чудинкой? Возможно, но больше мне кажется с юродиновинкой. Мне она представилась совершенно серьезной
Трехэтажный старинный особняк неподалеку от сталинской высотки на Котельнической набережной.
Она призывно замахала мне рукой, высунув голову из подъезда. То что мы окажемся одни в заброшенном доме – откровение. Страшно. Плохоосвещенное здание, нависающий, прогнувшийся, готовый обвалиться потолок. Все в картинах! Картины, картины, картины. Вы такого не видели. Они повсюду – на стенах, под ногами, стоят рядами, цепляются за куртку. Что-то рассмотртеь невозможно, все сливается в одно пестрое пятно.
Ната Ивановна пристально с улыбкой смотрит.
- У меня теперь ничего не получается...
Это она про творчество. Что значит получается? Я не знаю. Но на мольберте стоит начатый, невысохший холст.
- Если бы у меня была возможность, я бы уехал жить в деревню...
Это уже я ни к селу ни к городу говорю.
- Не вздумай! Сколько таких было...
Это Конышева.
Мы идем по дому, я бы не удивился, если бы появился призрак. Ощущение реальности стерто: полумрак, картины, диковинные вещицы, скульптуры и скульптурки, игрушки, холод и сырость, искрящаяся проводка, не зажигающийся с первого раза свет.
- Тут у меня Китай...
Это Конышева.
Все художники, когда-то работавшие здесь съехали. Осталась одна Конышева.
Картины, картины, картины! Они давят как каток. Они топят нескончаемым потоком. Я захлебнулся.
- Жду Вас в гости, Ната Ивановна.
- Я приеду.
Пока она у меня не гостила, но, уверен, придет. Вот только я чуть-чуть приду в себя. Конышевский мир требут долгого переваривания, а то можно кончить, как шляпник у Льюиса Кэрролла. А зачем это нужно?
У Шмельковой хранится портрет, написанный сыном Наты Ивановны. Что он нем можно сказать? Так Рембранд писал, старые мастера еще. Это запечатленная красками душа.
Почему получилось так скомкано, с перепрыжками с первого на десятое, отрывисто? Сумбурность свойственна Нате Конышевой, но та субурность, которую банально называют твоческий беспорядок. Она живет в беспорядке, но из него рождается гармония. Она – творчество. Я вам желаю гармонии в жизни. Если не получается – сходите к Конышевой, спросите у нее, что делать?