– Аркадий Леонидович, на чем основаны ваши прогнозы по урожаю?
– Мы учитываем все факторы, в том числе – посевные площади, средние прогнозы по урожайности и погодные условия. Наши аналитики постоянно отслеживают ситуацию в регионах. На данный момент прогноз мы не меняли, эта цифра составляет 91-93 млн тонн, но есть нюансы: биологическая урожайность, то есть то, что мы можем получить в принципе, и то, что мы сможем взять с полей фактически, поскольку уборка идет плохо. Погода не способствует, и мы упускаем оптимальные сроки, что означает достаточно большие потери. Сами понимаете: перестоявший колос осыпается, а с земли зерно уже не поднять. Какой урожай мы сможем собрать, зависит от погодных условий, и от того, насколько мы выходим за рамки оптимальных сроков. Уборочной техники не хватает, нагрузка на нее резко выросла, уже сейчас минимальная нагрузка на один комбайн составляет 361 гектар, при том, что еще 2 года назад была не больше 330, а у наших коллег в Европе – 147, в Америке и того меньше, 130 с чем-то. Отсюда и проблемы с уборкой.
– Влияет ли вступление России в ВТО на динамику развития зернового рынка?
– У нас в этой сфере гуляет много мифов и слышится аграрный плач: мол, ВТО – наша погибель. На самом деле, никакой погибели нет, никаких особенных изменений не произошло, за исключением отдельных позиций. Причина этого, собственно, в том, что мы внутри страны соблюдали все правила ВТО задолго до того, как к ней присоединились, хотя ВТО на нас не давила. Это было внутреннее решение правительства. Речь идет, прежде всего, о нормах доступа к рынку, о протекционировании, которое государство применяет по отношению к импорту товаров. Это уровни связывания, ставки таможенных пошлин и правила ввоза. Здесь мы соблюдали нормы ВТО уже десять лет назад.
Есть и позиции, которых вступление во Всемирную Торговую Организацию коснулось. У нас, в зерновой сфере, такой позицией является рис. По нему ставка защитной пошлины упала со 120 до 45 евро. Это – серьезное, существенное изменение. По остальным зерновым никаких изменений не произошло. Есть позиции в животноводческой продукции, которые действительно поменялись. В свиноводстве и молочной отрасли, например, достаточно резко изменились правила игры. Но даже здесь, если взять свиноводство, несмотря на существенное снижение ставок (до нуля упала внутриквотная ставка, с 40% до 5% на ввоз живых свиней), но при этом импорт именно этих позиций особенно не вырос. Тяжелая ситуация в свиноводстве образовалась из-за высоких цен на зерно в прошлом сезоне и сброса поголовья в личных подсобных хозяйствах, виной которому возникшие экономические условия. В результате это сильно продавило рынок: произошло снижение оптовых цен сразу на 26%. Розничные при этом снизились несущественно, на 5%. Таким образом, у свиноводов сложилась тяжелая ситуация.
Сейчас уже цены на зерно практически обвалились, с 11,5 тысяч в прошлом сезоне до 6,5 сейчас, - и продолжают опускаться. Это исправляет ситуацию в свиноводстве, цены на свинину подрастают, так что там уже кризис миновал.
И как видите, хоть это по времени совпало с нашим вступлением ВТО, не Всемирная Торговая Организация тому причиной.
В молочной отрасли, если посмотрите, по некоторым позициям наблюдается резкий рост импорта. Это болезненно для отрасли, но если разобраться, картина будет иной: так, с момента присоединения к ВТО импорт сливочного масла вырос на 95%, но половина этого прироста дает Белоруссия, которая не является членом ВТО. Это значит, что причины нужно искать у себя внутри. Мы ссылаемся на ВТО и обвиняем ее во всем, но не она породила эти изменения, даже по отдельным товарным позициям, а стала неким «спусковым крючком», не причиной, но поводом. Эти процессы запустились в связи с изменениями условий существования внутри нашей страны.
Каких-то кардинальных изменений можно ожидать в отдаленном будущем, когда ВТО действительно начнет влиять на внутреннюю политику. Корень всех болезней, которыми мы болеем, в нас самих, в нашей внутренней аграрной и общеэкономической политике.
У меня есть надежда, что ВТО в перспективе повлияет на изменения нашей внутренней экономической политики в целом – и аграрной политики в частности, в лучшую сторону. Там есть ограничения, которые не позволяют применять регулировочный инструментарий, который использовался ранее. Скажем, долговая проблема. У нас сейчас идет очередной виток нарастания этой проблемы до астрономических масштабов. Он не первый, это болезнь у нас уже довольно долго. Но как мы решали проблему в прошлом? Списывали долги. Потом, в начале 2000-х годов, был принят закон о реструктуризации. Сейчас в Думе снова рассматривается подобный законопроект о разрешении второй реструктуризации тем, кто первую так и не завершил. Понятно: проблема встала в полный рост, и ее как-то надо решать. Что такое решение этой проблемы? Это тушение пожара. Но поджигаем-то его мы сами. А может, надо не тушить, а прекратить поджигать? Может, заранее повесить огнетушители? Применять негорючие материалы? Профилактика всегда обходится дешевле.
К чему нас обязывает ВТО? Она ограничивает в возможностях тушения пожаров. Это значит, что проблему все равно придется решать. Здесь есть несколько путей. Можно было бы списать долги или реструктурировать заново, дать какие-то отсрочки. Но здесь мы касаемся ограничения «желтой корзины» по ВТО, и эти меры придется записать в уровни поддержки, которые у нас лимитированы. Сейчас, в 2013 году, эта цифра составляет у нас 9 млрд долларов, а к 2018 году она опустится до 4,4 млрд. Уже в 2015 году мы упираемся в лимит «желтой корзины». Это означает, что списывать и реструктурировать так, как мы делали раньше, будет невозможно.
В результате, у правительства остается три выхода из сложившейся ситуации: либо провести через банкротство должников, а это очень большой кусок отрасли и производства, и много социальных проблем, потому что если закрыть предприятия, людям негде будет работать, и они ничего не произведут в течение этого периода санации. Этот путь для правительства не самый приемлемый.
Другой способ – похоронить банки, которые выдали эти кредиты. Но из шести банков пять – государственные. Это значит – создать проблемы у своих же собственных банков. Надо понимать, что идея по вторичной пролонгации реструктурированных кредитов чревата нормативами ЦБ. Мало принять закон. У банкиров ничего не меняется с точки зрения инструкций ЦБ и норм резервирования. Они не смогут второй раз просто так пролонгировать кредит без последствий для себя. Таким образом, и это не выход.
Остается единственный здравый путь, к которому ВТО практически принуждает правительство: разжать тиски. Все долговые проблемы происходят от тех тисков, в которых находится аграрная экономика. Они образовались не сегодня. У государственной общеэкономической политики есть две доминанты. Во-первых, играет критически важную роль социальный аспект, цены на продовольствие. Это электоральный интерес власти, она по всем уровням давит на цены. Помимо того, что цены на хлеб, на продовольственную группу товаров занимают в расходах населения огромную долю, это еще очень важный фактор, подвергающийся пристальному вниманию власти. И поэтому все инструменты регулирования обращены на то, чтобы цены как минимум не росли. Идет подавление ценообразования. С другой стороны находится бюджетный интерес: наполнение бюджета государственной власти. Всё работает на то, чтобы бюджет пополнялся максимально. Прежде всего, это касается тарифов на услуги естественных монополий и цен ТЭКа, от которых этот бюджет зависит напрямую. Ну, и естественно, вся экономическая политика нацелена на то, чтобы накрутка происходила постоянно и опережающими темпами. В результате тиски и образуются: опережающими темпами растут издержки, а отбить их с помощью продаж невозможно. Отсюда и возникает долговая проблема, потому что экономика находится в таких тисках, что просто не в состоянии ни погашать, ни обслуживать долги.
Количество же их астрономическое, в отрасли уже 400 млрд рублей проблемных кредитов. Это огромная сумма, которую погасить не из чего, отсутствует источник. Поэтому необходимо принять кардинальные меры к образованию экономической составляющей по погашению долгов. Сделать это возможно, даже не обязательно разжимать тиски в обе стороны. Если так важен социальный фактор, можно поработать с издержками. Во всем мире это называется «регулирование межотраслевых пропорций», и применяется во всех экономиках. США почему-то умудряются в течение последних 20 лет удерживать тарифы на электроэнергию на месте. И это сознательная политика, волевое решение американского правительства, поскольку от этих тарифов зависит вся экономика.
Таким образом, можно всего лишь утрамбовать издержки и найти механизм компенсации выпадающих доходов, и тогда в отрасли будет источник для погашения долгов и их обслуживания. Вот тогда проблема будет решена системно, профилактически.
– Как вы оцениваете уровень господдержки в растениеводстве? Как, по-вашему, повлияло появление погектарных субсидий на развитие отрасли?
– Сам по себе этот механизм очень хороший, мы давно настаивали на его введении, и он стал возможен именно благодаря давлению ВТО, и это еще один плюс. В общем, инструмент хороший, правильный, уже этот год показал, что на данном этапе он служит хорошую службу. В этом году деньги поступили значительно раньше, чем те субсидии, которые выплачивались по прежним программам. Эта погектарная субсидия заменила, например, льготное топливо, программу по поддержке и компенсации части затрат на закупку удобрений, и так далее.
Поскольку деньги поступили раньше, яровой сев у нас прошел даже с меньшей востребованностью по кредитам. Это плюс, но сам механизм распределения (раздать всем сестрам по серьгам) нас не устраивает, мы считаем, что он неправильный и нелогичный. Потому что сейчас применяется механизм, состоящий из двух компонентов: фиксированной ставки на гектар, которая выплачивается всем, и коэффициента на агроклиматику, вал площадей и продукцию – это поправочный коэффициент, надбавка.
Фиксинг сейчас составляет 147 рублей на гектар, а с надбавкой в среднем получается около 209 рублей - это с первой суммой, утвержденной в госпрограмме – 15,2 млрд на погектарные субсидии в 2013 году. Но не так давно было подписано постановление о дополнительном распределении 10 млрд рублей, с которыми сумма получится 25,2 млрд. Так компенсация выйдет побольше. Что именно здесь нам не нравится? То, что эта «усредниловка» никак не стимулирует технологическое развитие, не стимулирует эффективные хозяйства. Сама сумма будет расти, и поддержка с каждым годом будет более значимой. Мало того, что уже в этом, самом первом, году к общему объему субсидий добавили 10 млрд, у нас еще согласно госпрограмме до 2020 заложено увеличение его почти до 38 млрд (против 15,2 в этом году). Вопрос, как распределять эти деньги, что именно они будут стимулировать? Понятно, что это – поддержка доходов, обеспечение возможности погашения обязательств, поддержания производства. Но для эффективных хозяйств таких сумм недостаточно, а для неэффективных от них толку нет. Помочь можно, а это все равно не сработало на повышение эффективности. Вот о чем речь. С нашей точки зрения субсидии надо было привязать к вложениям на гектар.
Не надо было устанавливать фиксинги, не надо было назначать климатические и другие коэффициенты. Стоило просто учесть, сколько собственник вкладывал средств на гектар за последние пять лет, обсчитать соответствующий коэффициент и выдать соответствующую субсидию. При этом надо установить минимальную планку отсечения. И тому, кто вкладывает на гектар меньше этой планки, не выплачивать вообще ничего, поскольку они не поддерживают технологии, не вкладываются – зачем в такую неэффективную хозяйственную деятельность вливать бюджетные средства? В результате для эффективных хозяйств останется больше.
Мало того. Посевы – они же разнятся. Мы считаем сумму в среднем по хозяйству, но кто-то, например, ориентирован на производство свеклы. Чтобы ее произвести, в гектар надо вложить в десять раз больше. В тепличные хозяйства – еще больше. А мы платим всем одинаково – возделывают ли свеклу или вообще оставляют землю под паром. А зачем? Если кто-то ориентирован на более дорогие вложения, на более эффективное хозяйствование, так и надо ему компенсировать большие затраты на тот же гектар.
Субсидии надо увязать со вложенными средствами. Если их распределить пропорционально вложениям, можно существенно помочь эффективным хозяйствам, которые в таком случае могли бы получить на тот же гектар две, три тысячи рублей.
– Можно ли надеяться, что механизм будет переделан в эту сторону?
– Мы пытаемся этого добиться, но пока не видим реакции. Тем не менее, вода камень точит, надеемся доточить.
– Какие сельхозкультуры вы считаете наиболее перспективными для нашей страны? С учетом возможного экспорта.
– Так вопрос ставить нельзя. Не мы должны считать сельхозкультуры перспективными, а потребители. Главный мотив для рынка – спрос. И при этом мы даже не рассматриваем наши и потенциальные рынки сбыта как ориентир. Мы спрашиваем сами у себя, что нам лучше сеять? И сами считаем, варясь в собственном соку, что лучше посеять, скажем, пшеницу. Почему ее? Потому что мы к этому привыкли. А надо сеять то, что спрашивают, что будет гарантированно куплено, надо смотреть на рынок сбыта, а не на наши собственные устремления как производителей. Зачем сеять то, что никто не купит? Здесь как раз важна роль государства. Минсельхоз должен в первую очередь исследовать рынки сбыта и давать ориентир для производства, сообщая, что будет в спросе в следующем сезоне. Надо смотреть, надо проводить анализ, и ровно этим занимаются американцы. Плюс к этому, нам еще надо устраивать производственные кластеры под рынки сбыта. Мы ведь даже не ориентированы на рынки сбыта. Мы, например, совершенно бросили засевать миллион гектаров на Дальнем Востоке, тогда как под боком – крупнейшие мировые потребители. У нас не принято это обсуждать, но если мы адекватно рассмотрим рынки сбыта, то обнаружим, что крупнейший покупатель зерна в мире – это Япония, которая импортирует 30 млн тонн в год. Покупают они не столько пшеницу, сколько кукурузу и сою. То есть, у нас совсем рядом есть рынок сбыта в 30 миллионов тонн, а мы бросили обрабатывать этот миллион гектаров в Приморье. Почему? Было непонятно, куда девать продукцию. У нас нет инфраструктуры под перевалку, а сеяли там всегда не то, что востребовано. Притом, что Дальний Восток – это родина дикой сои, да и климатические условия для производства кукурузы там шикарные. Почему бросили сеять? Потому что надо вложить очень много денег в средства химической защиты, чтобы по сое бороться с сорняками, а по кукурузе – со стеблевым мотыльком. Это огромные затраты, а меж тем, проблема решается элементарно: посеять ГМ-кукурузу и ГМ-сою. Вести двупольный оборот. Хорошие земли, влагозапас, идеальный климат, сумма температур – все приспособлено под производство этих культур. Боитесь трансгенных культур для себя – не надо, не возите их оттуда по нашей европейской территории! Производите для японцев с азиатами, они же все равно импортируют ГМО, все 30 млн тонн. Для них можно организовать специальный производственный кластер. Нет, мы упираем на то, что у нас ГМО сеять запрещено. Кончается это неприспособленностью и неадекватностью по отношению к потребителю, и конкретно тем, что этот миллион гектаров просто брошен, и никто не собирается его возвращать в оборот.
– Как вы относитесь к ГМ–культурам на нашей территории?
– Я отношусь прагматично. В первую очередь как президент Союза, а во вторую очередь как потребитель. С точки зрения моих рабочих позиций я прекрасно понимаю, что ГМО гуляет по планете по одной-единственной причине: ГМО просто дешевле на 20% в производстве. Именно поэтому так быстро растут посевы, поэтому весь мир уже засеян ГМ-соей.
Но если смотреть дальше, я вижу очень большой риск и угрозу нашим позициям. Основа, фундамент всех ГМ-культур – кукуруза и соя. Мы пока не очень сильны в этих культурах, хотя по ним и наблюдается последние годы всплеск производственной активности, в том числе связанный с нелегальными ГМ-посевами.
Китайцы поставили своим ученым задачу: к 2015 году коммерциализовать трансгенную пшеницу. При этом такая пшеница существует, она зарегистрирована и разрешена, в Америке уже коммерциализована, но по договоренности правительства с биотехнологическими компаниями, которые произвели пшеницу, на рынок не идет. Тем не менее, как только китайцы выпустят эту культуру, весь мир пойдет по этому пути. В 2015 году можно ожидать начало массового распространения ГМ-пшеницы – и куда мы денемся с нашей конкурентоспособностью, когда трансгенное зерно будет значительно дешевле? Где мы будем с точки зрения параметров конкурентоспособности, когда ГМ-пшеница пойдет гулять по планете? Мы просто сейчас не ввязаны в этот производственный оборот, и то условно. Когда станет более выгодно сеять ГМ-культуры, наши крестьяне точно так же подстроятся под этот рынок, нелегально достанут семена. А в условиях запрета невозможно наладить систему контролирования распространения. Это работает точно так же, как и чрезмерно высокие ставки, на фоне которых появляется контрафакт, черный и серый ввоз и т.д. Здесь будет та же ситуация. Нелегальные посевы распространяются просто потому, что это более выгодно. Риски при этом производстве огромные, в том числе и для окружающей среды, я уже не говорю о потребительских рисках. Производитель в условиях нелегальных посевов об этом не задумывается. Это можно сделать, только наладив систему контроля распространения, соблюдение технологических параметров.
А как у нас? Технологии не соблюдаются, трансгенные культуры сеют точно так же, как обычные. А в правилах ГМ-посева есть критически важные вещи. Например, когда вы сеете Bt-кукурузу или картошку, устойчивую к колорадскому жуку, вы обязаны оставлять зоны резервации (от 8% до 20% каждого поля) под традиционный сорт – с тем, чтобы туда стекались вредители, которых нужно уничтожать обычными средствами. Если этого не сделать, образуется тот самый риск для окружающей среды, т.н. «эффект резистентности», когда какая-то особь выживет в условиях ГМО, образуя новую популяцию, резистентную к устойчивому к ней сорту. Если четко соблюдать технологии, то этого не произойдет. Потом, должны быть зоны отчуждения. Чтобы не происходило перекрестного опыления, по каждому гм-сорту есть технологические нормы, между традиционными и трансгенными полями должно быть определенное. А кто их будет соблюдать в условиях неконтролируемого распространения?
Это подход функционерный, а у меня есть еще подход потребительский. Поскольку я точно знаю, что рисков в традиционно произведенных аналогах для моего организма существенно больше, я требую обязательной маркировки трансгенных продуктов, чтобы подойти к прилавку и купить ГМО. Я всегда предпочту ГМ-свеклу традиционной. Тому есть простая причина: для производства традиционной свеклы, в зависимости от районирования, требуется от 14 до 20 видов ядов. Все эти яды я, естественно, знаю: как они работают, какие накапливаются в почве, какие из них токсичны и т.д. Для трансгенной свеклы требуется только один яд: глифосат. Причем токсичность у него меньше, чем у поваренной соли, а период полураспада – 12 дней. Через 120 дней следов от него вы не найдете нигде ни одним анализом. Глифосат предпочтительней с точки зрения рисков для организма, чем все остальные яды, которые применяются при выращивании традиционной.
Надо помнить о том, что обычная селекция – это то же самое изменение генной структуры, но потребителю об этом мало известно, и наша задача - всемерно просвещать его в этом отношении.
Беседовала Людмила Старостина
