Как происходит Drang nach Osten в сельском хозяйстве России.«Проблема состоит в том, что в начале 90-х годов в России разрешили массовое использование искусственных подсластителей для производства продуктов питания и напитков, хотя применение их запрещено или ограничено в 50 государствах мира…» (А. Корниенко, доктор сельскохозяйственных наук, член-корреспондент Россельхозакадемии).

В цивилизованном мире сахар – особый продукт питания человека. Два десятилетия назад Россия производила его около 3 млн тонн в год, половину к потребляемому количеству. Вырабатывался он из корнеплодов сахарной свеклы, которые дают в среднем 15 – 17 % сладкого вещества – сахарозы. Кроме того, около трети готовой свекловичной продукции поставляла нам Украина. Остальное количество страна получала из тростникового сырья, завозимого из дальнего зарубежья.

В период земельной реформы выращивание корнеплодов в России уменьшилось в 2 раза. Доля отечественного сахара из свеклы составила 20 – 25 % к спросу. Цены на него стали запредельными. И в эти годы было принято решение о массовом использовании искусственных подсластителей типа цикламата, аспартама, сахарина, некоторых аналогов, изготовленных из продуктов переработки нефти. По данным Института сахарной свеклы и сахара, ввоз, например, цикламата был запрещен еще в 1969 г. в СССР, США, Франции, Великобритании, Японии и других странах. Есть исследования, доказывающие, что он провоцирует почечную недостаточность. Однако Россия сняла этот запрет и стала крупным его покупателем. Подобная ситуация произошла и с аспартамом. При 30 градусах тепла он распадается на продукты, которые некоторые ученые считают опасными канцерогенами. Но зато цикламат в 30 раз слаще свекловичного сахара, аспартам – в 200, сахарин – в 500, а сукралоза – в 600 раз. Они исключительно удобны в технологии производства и серьезно удешевляют стоимость товара: на один литр достаточно внести 0,1 – 0,6 г подобного вещества, чтобы раствор стал сладким. Эти пищевые добавки широко применяются в безалкогольных напитках, всяких выпечках, молочных продуктах, жевательных резинках, консервированных фруктах и даже в замороженных десертах. Чем больше в стране проблем с сахаром, тем активнее используются химические подсластители.



Недостаток корнеплодов восполняется не только названными препаратами, но и тростниковым сахаром. Объемы поставок его увеличились за последние годы фантастически. Что это за продукт? Он содержит и свекловичный продукт, сахарозу. Но в меньшем количестве. По утверждению отечественных ученых, на расщепление молекулы сахарозы тростникового сахара организму требуется больше энергии по сравнению со свекловичным. Один опытный переработчик сравнил тростниковый сахар по усвояемости с мясом 7 – 8-летней коровы, а свекловичный – с телятиной.

Как случилось, что собственное производство сахара рухнуло, а поставки тростникового возросли в 2,5–3 раза, достигнув в 2007 г. 3,5 млн тонн? Разве у нас не возделывается сахарная свекла? В прошлом году валовой сбор корнеплодов был, как и зерновых культур, почти рекордным. Пищевики произвели из них 3,49 млн тонн сахара! Но если цены на зерно в нынешнем году продолжают катастрофически падать, то на сахар неумолимо растут. Что же происходит в сельском хозяйстве? Почему рынок сахара лихорадит все годы, а применение химических подсластителей чудовищно возрастает?

Чтобы ответить на эти вопросы, я решил побывать там, где начинается зарождение этой культуры – во Всероссийском научно-исследовательском институте сахарной свеклы и сахара (ВНИИСС), расположенном в Рамони, под Воронежем. Для поездки были веские причины. Еще в середине девяностых годов в нашу страну начали завозить из-за рубежа семена сахарной свеклы. Они были дешевыми, но по качеству хуже отечественных. И пробивали себе дорогу очень медленно. Однако руководители селекционных центров Западной Европы, «исполненные любви и сострадания» к нам, не отчаивались. Они давно включили свои электронные климатокамеры на круглосуточное моделирование российских погодных условий, упорно совершенствовали свои сорта, созданные на основе российских. Понемногу иностранные семена приближались по продуктивности к нашим сортам. Но заморский товар уже готовился на новых, более производительных семяочистительных машинах, покрывался особой защитной оболочкой из суперсовременных химических препаратов – от болезней и вредителей. Под него предлагался набор более совершенных зарубежных машин для возделывания и уборки свеклы. И продавались эти семена, естественно, дешевле российских. При этом наш фермер тайно поощряется хозяином семян. В конце концов крестьянин не устоял…

Увеличение завоза импортных семян вначале привело к сокращению выращивания собственных, а затем к разорению семеноводческих совхозов и банкротству уникальных семяочистительных заводов. После этого зарубежные фирмы, исполняя свой вселенский долг, увеличили цену на семена в 2,5 раза. В 2008 г. зарубежные сорта уже заняли 84 % свекловичных плантаций России! С ними проникли и опасные для нашего земледелия болезни, в том числе вирусные. Франция, другие страны Европы выбиваются из сил, борясь с недугами свеклы. Мы же полностью обезоружены. Даже специальную службу защиты растений во время сельхозреформы лишили самостоятельности.

Отечественные сахарозаводчики – а заводов в России около ста – жалуются:

– Урожайность импортных семян хорошая. Не уступает нашей. К тому же под семена продают более эффективные машины, каких у нас нет. Но корнеплоды, выращенные из чужеродного семени, плохо хранятся в осенне-зимний период. Потери сахара из-за кагатной гнили намного больше, чем у наших сортов.

Дело в том, что в Западной Европе мощности сахзаводов таковы, что они перерабатывают всю свеклу за 1,5 осенних месяца. Наши же предприятия, последняя реконструкция большинства из которых была лет тридцать тому назад, рассчитаны на хранение корнеплодов на улице до 4–5 месяцев. Поэтому и селекция отечественных сортов ведется на длительную сохранность свеклы в кагатах – больших наземных штабелях. Иностранцы тут дали маху, не учли эту особенность.

Как же живут сейчас воронежцы в условиях беспризорного рынка? Как влияют на судьбу сахара в стране?



Изменяйтесь или погибайте!



Приехав в Рамонь, старинный районный центр, и отыскав институт, я был ошеломлен и расстроен обшарпанным видом его главного корпуса – большого пятиэтажного здания. Неужели это флагман производства сахара в нашем государстве?

Известно, что многие научные сельхозучреждения России до сих пор влачат жалкое существование. Но состояние этого исследовательского центра – орденоносца, получавшего Ленинские и Государственные премии за выдающиеся успехи в мировом свеклосеянии, – вызвало оторопь.иректор института Игорь Апасов и его заместитель Анатолий Корниенко ждали меня. Но радость их длилась недолго. Оба были чем-то расстроены. Однако я не стал расспрашивать, попросил их показать селекционную базу. Ведь 84 % чужих семян в стране – это не драма, это национальная трагедия!

В глаза бросилось полное отсутствие современного оборудования и техники. Однако наиболее сильный удар ждал меня в фитотроне – тепличном комплексе на 4,4 тыс. квадратных метров. Когда-то селекционеры получали здесь несколько урожаев свеклы в год. В обычных условиях сахарная свекла двулетнее растение. В первый год дает корнеплод, на второй – семена из него. А в фитотроне, чтобы ускорить создание нового сорта, снимали три урожая в год. Но теперь это дорогостоящее сооружение стоит: нечем платить за электроэнергию (там круглые сутки нужен дневной свет). Не на что содержать механизмы. Вышли из строя и все двадцать четыре климатокамеры, завезенные когда-то из-за границы.

Разрушение института выглядело как особое действие, продуманное, целенаправленное и торжествующее.

Замечу, что на создание нового сорта свеклы по традиционной технологии ученому необходимо 18–20 лет, в условиях работающего фитотрона 8–10, а в климатокамерах с использованием биотехнологии всего 6–8. Почти десять лет в институте – ни фитотрона, ни камер! Какая селекция? Это же откат на полстолетия назад!

Апасова внезапно прорвало, и он с непередаваемой болью произнес:

– Так работать нет больше сил. Сегодня от нас ушли сразу два кандидата наук. Реактивов для исследований не хватает, нового оборудования нет. Старое износилось. Да и зарплата у тех, кто защитил диссертацию, семь тысяч рублей! Как ученому содержать семью? Платить за квартиру? – Он мрачно посмотрел на меня. – Уходят после аспирантуры почти все. В поисках нормального заработка. Куда угодно, даже в торговлю! Там же платят в два-три раза больше, чем в науке!

Рослый, энергичный, лет сорока пяти, он слывет среди ученых крупным профессионалом в своем деле и прошел в институте все карьерные ступени. Помолчав, удрученно бросил:

– Позади нас – никого!

Я уже видел сам – вокруг много седых голов. Молодежи почти нет. Но Апасов не мог остановиться:

– Согласен, надо, чтобы научные центры сами зарабатывали часть денег. Но следует знать меру. Ведь в сопоставимых ценах бюджетное финансирование нашего учреждения сократилось в 12 раз! Разве это нормально?

Он сделал паузу. Я следил за выражением его лица. В нем не было бессилия, ощущение одиночества. В нем еще жила дерзновенная мечта, вера в то, что его научный центр нужен России. Закончил он глухо, изменившимся голосом:

– Нас заставляют добывать средства на собственные исследования. Мы не возражаем! Но зачем же тогда нас обложили налогами? Платим их 6 млн рублей в год. Какая наука выдержит такую экзекуцию?! Тем более, что цены на газ и электричество с 2009 года снова подскочат! Значит, фитотрон никогда, никогда уже не будет включен! О какой высокотехнологической конкурентоспособной продукции может идти речь?!

Когда он умолк, заговорил Корниенко. Год тому назад я читал его выдающуюся монографию «Человек, сахароносы, сахарозаменители и натуральные подсластители». Это уникальная парадигма философского и технологического учения, обобщения одержимого ученого, многие годы зараженного лихорадкой поиска и открытий. Корниенко до выхода на пенсию десять лет возглавлял этот институт. И сейчас он с напором, яростно говорил о новых разработках: о передаче в этом году на испытание 4 сортов свеклы с сахаристостью 18 процентов и одного сорта натурального подсластителя; о найденных растительных сахарозаменителях. Об успехах в выведении необычайного сорта СТЕВИИ. Стевией и ее редчайшими свойствами в последние годы взбудоражен весь мир. Японские долгожители используют ее вместо сахара. Стевию добавляют в пищу американским военнослужащим. На IX Всемирном симпозиуме по проблемам сахарного диабета и долголетия прозвучало заявление о том, что стевия – одно из наиболее ценных растений на земле. Оно способствует повышению уровня биоэнергетики человека, позволяет вести активный образ жизни до глубокой старости.

– Кроме этого, – продолжал Корниенко взволнованно, – мы подготовили для сдачи в государственную комиссию первый сорт цикория – растения, которое является натуральным заменителем сахара, очень эффективного при лечении диабета.

Я давно знал, что цикорий богат ценными веществами и широко используется в народной медицине. А теперь есть культурный сорт с концентрацией тех органических соединений, которые исключительно важны для больного человеческого организма.

Несмотря на свой природный оптимизм, Корниенко вдруг подавленно добавил: идет медленное умерщвление их научного гиганта, селекция впервые за последние сто лет стала не только неблагодарным, но и ненужным государству делом. В условиях, когда бюджетное финансирование подменено по существу 20–30-процентной дотацией, адаптироваться к рынку, сохранять высокий потенциал в селекции невозможно.

– А что в это время делает Запад? – закончил он. – Известная иностранная фирма уже рядом с нами купила землю для строительства опытной станции. Теперь завезет в наш чистый регион всю заразу мира. Зарплата наших бывших специалистов там – в три раза выше!

Они сопровождали меня с горящей в глазах надеждой. Весь смысл их жизни, все их достижения и все их достояние были вложены в этот когда-то знаменитый на весь мир, а теперь умирающий научный центр.



Смертельная ампутация



Плановая селекционная работа в России началась еще в 1904 г., в Подмосковье – по зерновым культурам. Свекловодство же в царской России существовало за счет германских сортов. Лишь в 1922 г. под Воронежем была организована селекционно-семеноводческая станция по сахарной и кормовой свекле. Через три десятилетия она становится важнейшим научным центром и преобразуется в институт.

К шестидесятым годам прошлого века во многих областях России была создана могучая индустрия выведения новых сортов всех культур. Ведь носителем экономического роста в земледелии прежде всего является сорт, качество высеянных семян.

Наша страна быстро выделилась своими успехами среди других государств. В ее исследовательских центрах трудилось самое большое количество ученых-селекционеров – около 6 тысяч человек. Из них половина докторов наук. И невозможно было оценить эту армию с ее уникальными коллекциями семян, с особым, как говорят, селекционным видением, наступающим у каждого творческого человека после пятнадцати-двадцати лет напряженных исследований. Интеллектуально-селекционный уровень России в XX в. стал неизмеримо выше самых развитых стран Западной Европы и Америки. Столь многочисленная гвардия тех, кто выводил новые сорта, объясняется не только значительной территорией нашей страны, но и сложностью почвенно-климатических зон. Их десять:Центрально-Черноземная, Нечерноземная, Поволжская, Уральская и так далее. Зоны состоят из подзон, которых около четырехсот. В каждой из них хороши свои сорта, удачно приспособленные к капризам местного климата. А сортов только по зерновым культурам в России насчитывается более трех тысяч…

Интеллектуальная сила отечественной селекции постоянно возрастала и казалась несокрушимой. В 70-е годы она опрокинула многие научные центры Западной Европы, да и других континентов. Мир был потрясен шедеврами российских пшениц – Безостой 1, Мироновской 808, Саратовской 29. Они с триумфом прошли по многим странам, сметая величиной невиданного доселе урожая и качеством зерна местных рекордсменок, становясь донорами для многих тысяч иностранных сортов. Однажды Василий Ремесло, наш селекционер, находился в Германии. Когда Хонеккер объявил на партийном форуме, что у них присутствует автор пшеницы Мироновская 808, тысяча человек в едином порыве встала, и зал потрясли бурные аплодисменты. Потому что за всю историю Германии таких выдающихся сортов у нее еще не было.

А каким переворотом в растениеводстве явились достижения Аведикта Мазлумова в Рамони, лауреата Ленинской и Государственной премий? Под руководством этого академика было создано 52 новых сорта сахарной свеклы. Внедрялась и современная технология ее возделывания.

Вы спросите: был ли в те годы хоть один зарубежный сорт, который бы внезапно широко ворвался на просторы России? Не было! Ни одного! Ни один из них не мог конкурировать с отечественными! Ни по урожайности, ни по качеству своей продукции! Вы зададите вопрос: а почему же сельское хозяйство нашей страны не блистало? Да потому, что комплексно все проблемы не решались. Не хватало средств.

В 80-е годы, когда осуществлялась всеобщая модернизация селекционных учреждений, с внедрением новейшего как отечественного, так и зарубежного оборудования, Россия начала тотальный переход на биотехнологию (по существу нанотехнология в сельском хозяйстве) и стояла на пороге второй «зеленой революции». Но с конца 1991 г. псевдолибералы приступили к реформированию сельского хозяйства, включая и его науку. Финансирование исследовательских центров стало быстро сокращаться. Был выдвинут лозунг: перейти на самоокупаемость! А как это сделать, если на создание нового сорта уходит от 8 до 15 лет? Что продавать, если почти нет ежегодного научного товара для реализации? Или очень мало! Одновременно в эти годы и все сельское хозяйство, как взмыленную лошадь, загнали в безденежье. Кто будет покупать новый продукт? На какие гроши?

Непрофессиональный, обывательский подход к рыночной экономике (рынок сам отрегулирует себя!) вызвал хаос, а затем – массовое банкротство и всеобщий упадок. Численность научного персонала снизилась вдвое, подготовка аспирантов – в три раза. Из трех десятков селекционных центров, укомплектованных фитотронами, выжило около десяти.

Для создателя новых сортов нужен исходный материал с редкими качествами. Гордостью отечественной науки является Всероссийский институт растениеводства (ВИР), созданный академиком Н.И. Вавиловым в начале прошлого века. В институте хранится 329 тысяч образцов семян, собранных во всех уголках мира. Это как бы родник великой селекционной реки. В ВИРе можно выбрать растения с редкими качествами, а затем в процессе селекции объединить их. Любимое выражение Николая Вавилова: «Селекция – это эволюция, направляемая волей человека». Но выдающийся научный центр едва не впал в киническую смерть. Спас его вице-президент США. Будучи в 90-х годах в Санкт-Петербурге, Альберт Гор не мог не посетить уникальную в мире коллекцию. И ужаснулся условиям, созданным для семян. Ведь образцы надо содержать при температуре от +4 градусов до – 8, чтобы они не потеряли всхожесть. А условия хранения давно не обновлялись, не модернизировались, и коллекция была на грани гибели. Альберт Гор пожертвовал ВИРу 80 морских холодильников-контейнеров. Это спасло семена. Не знал вице-президент о том, что через несколько лет начнется борьба за выселение института из исторического здания, которое он занимает. Оно очень подходит для административного учреждения. А на его вековую специализацию чиновникам наплевать.

Не ведал Альберт Гор и о том, что на Кубанской опытной станции Краснодарского края еще в начале 70-х годов построено на глубине 18 метров лучшее в мире хранилище для тех образцов семян, которые ВИРу необходимо периодически высевать, чтобы они не потеряли всхожесть. Это помещение в аварийном состоянии и давно нуждается в капитальном ремонте. Да, об этом он не ведал. Но, может быть, Гор снова приедет в Россию и опять поможет нам?

Ради полной объективности следует подчеркнуть, что в последние годы инвестирования государства в науку увеличиваются. Повышается и оплата труда ученых. Вот и на 2008 г. из бюджета выделили 4,9 млрд рублей вместо 4,1 в 2007 году. Из фазы вопиющей нищеты наука с черепашьей скоростью переходит в состояние кричащей бедности. По-прежнему не решаются проблемы обеспечения селекционеров малогабаритной техникой, оборудованием и приборами, в малых объемах ведется реконструкция объектов, почти не развивается база для фундаментальных исследований. Практически невозможна закупка за рубежом современных электронных анализаторов и климатокамер. Чтобы как-то свести концы с концами, широко практикуется сдача в аренду коммерческим структурам помещений и лабораторий.

Лет десять назад Сергей Глазьев официально охарактеризовал состояние Российского государства как системный кризис, под которым подразумевалось нахождение экономики одновременно в состоянии структурного, институционального, инвестиционного, долгового и социального упадка. Тогда всеобщий затяжной спад охватил всю аграрную науку. К концу века уже зияла пропасть, в которую начало сползать, как горный ледник, сельское хозяйство страны. Но затем восемь лет подряд выдалась исключительно благоприятная, невиданная погода – с парниковой зимой, без сильных засух и затяжных дождей. А затем нефтяная завеса на время прикрыла дьявольские провалы. Теперь же глобальный кризис наложился на изнуренное, истощенное сельское хозяйство и его науку. Страны Западной Европы, приучившие нас к своим семенам, продолжают вздувать их стоимость. В этом году на многие семена цены поднялись сразу на 25 процентов. И мы вынуждены закупать чужеродный материал, ибо своего не хватает. Селекция свеклы ампутирована. К тому же в стране нет ни хороших машин для подготовки семян, ни отечественных средств химической защиты. Да и большая часть технологии выращивания свекловичного корнеплода построена на заграничной основе. Мы уверенно возвращаемся во времена царизма, когда все свекловодство зиждилось на германских семенах, а сахар ели только богатые.

К сожалению, селекция свеклы – это лишь капля в море. Проблема сложнее и опаснее…



Угасающее свечение



Описанная обстановка типична для подавляющего большинства научных учреждений страны, работающих с другими сельхозкультурами. Есть даже плачевнее – у тех институтов, которые находятся вблизи больших городов. Тут идет беспардонный захват опытных полей под коттеджное строительство. Крупнейшие, когда-то знаменитые российские центры науки изо всех сил стараются выстоять, но хаотический рынок продолжает их неотвратимое уничтожение.

Все институты имели свои экспериментальные хозяйства, где размножались суперэлита и элита семян, велись опытные работы. Семьдесят таких хозяйств из двухсот уже обанкрочены. Но дельцам отхватить эту землю удалось не везде. Институты отчаянно дрались за нее. Россельхозакадемия сумела отстоять свои угодья в большинстве погибших хозяйств и забрать эту пашню в прямое подчинение институтов. Однако академия нажила себе еще одну головную боль. Ведь бюджетное финансирование института не дает права на получение банковского кредита и субсидирование для ухода за землей. Как спасать пашню? А ее 1,5 млн гектаров! На них же самые ценные посевы. Пусть зарастают березой и ольхой?

Кроме надлома в селекции свеклы произошло разрушение и в других секторах науки.

Например, в середине 90-х годов в Россию вторглись сорта иностранного подсолнечника: венгерские, французские, немецкие. Они заняли вначале небольшие площади, но в 2002 г. после выхода из строя фитотрона в Краснодаре захватили 60% земель. Больше не смогли – слишком суровые условия. Но флагман по масличным – ВНИИМК имени В. Пустовойта – не сломлен. Лет сорок тому назад здесь произошло событие, потрясшее всю страну. Главного селекционера этого института, академика Василия Пустовойта, пригласили в США – обучать в течение года маститых ученых. При этом американцы посулили невиданный гонорар. Великий Пустовойт был в оркестре мировой селекции подсолнечника первой скрипкой. Он создал сорта, в которых масло высшего качества превышало половину веса семечки. По существу это было не семя, а капсула с жиром и белком. Институт стал меккой подсолнечника, в него потоком ехали делегации почти со всех концов света. Василий Степанович – дважды Герой Социалистического Труда – был истинным патриотом и гордо отказался от богатых иностранных поощрений. Нынче же институт его имени пытается любой ценой достать 50 миллионов рублей, чтобы восстановить фитотрон и вернуть себе былые позиции. Ведь позади института – 10 миллионов гектаров посевов масличных культур. По площади пашни – целая европейская страна!

В аналогичном положении находится Всероссийский научно-исследовательский институт кукурузы в Пятигорске. Двадцать лет назад это была важнейшая аграрная культура. Сегодня площадь ее резко сократилась, потому что некого стало кормить. Псевдолибералы требовали не вмешиваться в рыночные процессы, и в деревне возникли неуправляемые дикие условия, когда за период земельной реформы было вырезано почти в 3 раза больше скота, чем в период Великой Отечественной войны. Теперь Россия закупает мясо в 40 странах мира. А кукуруза занимает небольшие площади. Из них под отечественные сорта отведена лишь половина посевов.

Бурное развитие пивного дела в стране привело к тому, что почти все площади пивоваренного ячменя заняли импортные сорта – сотни тысяч гектаров!



То же самое проходит в овощеводстве.



Только одну культуру не могут вывести для России страны Западной Европы – озимую пшеницу. Зарубежные климатокамеры уже два десятилетия бездарно пытаются воссоздать зимовку этого злака. Но тщетно: все их сорта, завезенные в нашу страну, вымерзают. Пока! Ведь квалифицированные кадры ученых-аграрников уходят не только в торговлю, они растекаются и по крупнейшим научным центрам мира…

Почти четверть века заграница целенаправленно расширяет свои исследования для интенсивного освоения российского пространства.

Свечение нашей науки в селекции семян угасает.

Аналогичная ситуация и в животноводстве. Научные центры этой отрасли едва сводят концы с концами. А регионы завозят десятки тысяч голов крупного рогатого скота, особенно коров, из Голландии, Австрии, Франции, Германии и даже Австралии. А те, кто прикупил скот пораньше, уже не знают, как его спасать от падежа...

Стремительно усиливается завоз техники и средств защиты.



Но возникает вопрос: а если в Западной Европе случится засуха? Где будем доставать семена? А вдруг опять там вспыхнет коровье бешенство? Тяжелейшая эпидемия свиней и кур? А наши научные учреждения и экспериментальные хозяйства бессильны помочь производственникам? Что будем делать? Время идет, зарубежный предприниматель нас подминает в материальном и научном обеспечении – целеустремленно, продуманно и агрессивно. Даже начал скупку нашей земли на подставных лиц.



С фонарем позади производства!



Когда возвращался в Москву, навстречу тяжело, непрерывно шли фуры с товарами из Западной Европы. А те автомашины, что уже разгрузились, налегке возвращались назад. Автотрасса во многих местах так сужена, что движение временами идет в один ряд, почти шагом. Встречаются мосты, находящиеся в аварийном состоянии. Объезжая «пробки» по обочинам, я думал о том, что без вмешательства правительства в судьбу ВНИИ сахарной свеклы и сахара, прежде всего централизованной финансовой помощи ему и выделения необходимого количества грантов для молодых ученых, отечественное свеклосеяние через несколько лет прекратит свое существование. Да и вся технологическая цепь производства сахара в стране – включая восстановление семеноводства, производство машин по возделыванию корнеплодов, реконструкцию сахзаводов, их недобрых экономических взаимоотношений с производителем, когда прибыль остается у одного переработчика, – все это требует конкретного регулирования. Но когда мне сообщили, что по этой дороге несколько дней назад со скоростью гужевого транспорта двигалась наша техника на помощь Южной Осетии, возникла прозорливая мысль: если нет денег на стратегическую дорогу Москва – Дон, ведущую на Северный Кавказ, то о каком магистральном инновационном пути в сельскохозяйственной науке может идти речь? Неужели это и есть наша судьба? Наш путь среди остальных стран и народов?

Через несколько месяцев, в середине февраля состоялось годичное отчетное собрание Российской академии сельскохозяйственных наук. Весь цвет ученых из столицы и регионов – около 500 человек – собрался вместе. Подводились итоги 2008 года. Как до реформы, так и при глобальном кризисе был зачитан торжественный доклад о достигнутых успехах. «Общее собрание отмечает, что научно-исследовательскими учреждениями и предприятиями Россельхозакадемии в 2008 году на высоком методическом уровне выполнены работы, определенные Программой фундаментальных и приоритетных прикладных исследований по научному обеспечению…».

И в этот момент я подумал о том, что до 90-х годов в стране существовала строгая вертикаль подчиненности хозяйственной власти. За обеспечение страны продовольствием отвечало прежде всего Министерство сельского хозяйства СССР. Ему прямо была подопечна Всесоюзная сельхозакадемия. Министерство имело решающее слово в плановой и организационной политике.

Российская сельхозакадемия подчинялась правительству РСФСР. После распада Союза Россельхозакадемию снова курирует правительство. Оно утверждает устав, президента, определяет число академиков и членкоров, а также размеры их окладов (по предложению ученых). А кому академия подчинена по выполнению текущих и перспективных задач?

В стране функционирует, кроме Российской академии наук (РАН) или как ее называют в народе «Большая академия», еще 5 отраслевых государственных академий, не подчиненных РАН: Российская академия художеств, Российская академия сельскохозяйственных наук, Российская академия медицинских наук, Российская академия образования, Российская академия архитектуры и строительных наук. Остальные научные академии – общественные.

Пустить все академии наук в автономное плавание – это выдающаяся заслуга либералов! Рынок сам наведет порядок не только в производстве, но и в развитии науки. Сделано, как на Западе. Где в эти годы был подъем экономики, а не ее разрушение.

Когда никому не подчиняется Академия художеств – это здорово! Здесь просто необходимы разброс взглядов и устремлений. Но когда отраслевая академия, призванная помогать в обеспечении продовольствием 142 млн человек, не стоит в фарватере отрасли, ни перед кем не отчитывается за работу, это наводит на серьезные раздумья...

К тому же Министерство сельского хозяйства России в 1992 г. сняло с себя заботу о руководстве регионами, стало работать с ними на договорной основе. «Нельзя руководить сельским хозяйством Дальнего Востока из Москвы!» А в России договор: хочу – исполняю, хочу – свое ворочу! Кто же коренной в главной упряжке страны? Никто! Сельскохозяйственная наука не в упряжке, она привязана тесемкой-договором сбоку.

Речь не идет о восстановлении командной системы. Надо сплотить силы и средства, оказывать друг другу взаимную поддержку, вместе бить в набат. Министерство сельского хозяйства и академия в одиночку борются со свалившимися на них бедами и негромко враждуют друг с другом.

Пока на годичном собрании бодро, с оптимизмом зачитывались рапорты о достигнутых успехах, я размышлял о том, что, как бы мы ни критиковали рыночную экономику, как бы ни пинали ее, нам все равно придется в ней жить. И надо искать не только пути управления ею, но и приспособления к ней.

Да, на отчетном собрании ученых звучала и справедливая критика положения дел в деревне. Но одной критики сегодня мало. Жизнь требует конкретных предложений по выводу сельского хозяйства из кризиса. Нужна четкая программа действий. Однако лишь в начале апреля, через восемь месяцев после начала экономического наката, в правительстве появилась программа спасения. Но оказалось, что восьмимесячное дитя недоношено. Дорабатывали программу всем миром. Почему? Из-за разрушения науки? Рынку до этого дела нет. Он продолжает добивать и науку, и производство.

Научное обеспечение сельского хозяйства меркнет, превращаясь в мифологию прошлого столетия. Как сказал один выдающийся хозяйственник: «отечественная наука нынче идет с фонарем позади производства».

Экс-министр сельского хозяйства А.В. Гордеев, которого нельзя упрекнуть в непрофессионализме или в незнании конкретного дела, в начале марта совершенно правильно заявил:

– Самое главное, надо сделать так, чтобы аграрная наука была востребована аграрным бизнесом. Чтобы мы платили деньги, связанные с элитным семеноводством, с племенным делом, новыми технологиями и т.д., не за границу, а нашей отечественной науке. Тем более, что в XX веке она занимала передовые позиции и многие инновационные технологии, успешные научные продукты, применяемые на Западе, разработаны в советские годы нашими учеными.

Сегодня жизнь поставила немало вопросов. Например, правильно ли академия поступила, сохраняя все структуры, которые были до реформы? Ведь численность ученых во многих учреждения снизилась в несколько раз. Не лучше ли было сократить число учреждений, провести концентрацию научных центров и за счет этого улучшить обеспечение их имеющимися материально-техническими средствами? Максимально сохранить хотя бы в них накопленный потенциал?

В России нет организационно-управленческой модели аграрного комплекса в условиях рынка. Задача это первостепенная и грандиозная, направленная на повышение уровня рентабельности производства. Конечно, наука одна эту модель не осилит: нужна всесторонняя помощь. Но инициатива разработки и выстраивания баланса роли государства и рынка должна принадлежать ученым-аграрникам.

Или вопрос: почему в стране так мало частной селекции? Кто помогает ее становлению? Ведь у некоторых академических руководителей стойкая неприязнь к этой селекции, словно она является подкопом под их кресла.

Да, есть за что критиковать Россельхозакадемию. Но надо признать: она многое сделала, чтобы наука выжила в условиях «ельцинизма».

Для того чтобы остановить массовую разрушающую силу в отечественной науке, сегодняшних мер недостаточно. Следует в корне пересмотреть вопросы подчиненности. Вектор всех усилий должен быть в одном направлении. А проблемы налогообложения научных центров? Это чиновничья неповоротливость. Почему мы освобождаем от налогов на многие годы иностранные фирмы, строящие у нас свои заводы? А родные инновационные точки роста – те же селекционные учреждения – душим с трех сторон: нищенским бюджетом, налогами и запретами кредитовать их.

Надо в порядке исключения запретить банкротство экспериментальных хозяйств. Их уничтожение – это точечный удар по бастиону продовольственной безопасности, удар нокаутирующий, страшнее, чем разгром военных заводов.

Не так давно в стране началось создание инновационных систем в виде наукоградов, особых экономических зон, технопарков, бизнес-инкубаторов. В аграрной науке организован лишь один наукоград – в Мичуринске. Непонятно, как головные сельскохозяйственные центры оказались вне новой экономической политики? Они наиболее подготовлены к переходу на инновационный путь развития, там же небывалая концентрация интеллекта, что является основой успеха.

В нынешнем году ученым выделили бюджетных средств почти достаточно. Но весной урезали. Их теперь очень мало, если возрождать флагманы. Однако увеличивать финансирование все-таки придется, потому что без науки страна слишком долго будет выбираться из кризиса. Без современной российской науки сверхзависимость страны усилится, будет продолжаться оккупация России мирным путем с полной потерей национальной безопасности. Без развитой науки мы все подсядем не только на химические подсластители, но и на сомнительные заменители других продуктов питания.
А. Семин, заслуженный агроном РСФСР, доктор сельскохозяйственных наук, www.contrtv.ru