В канун 60-летия
Наверное, для каждого человека наступает время, когда у него появляется потребность рассказать о своей жизни. О том, что видел, знал, чувствовал, о событиях, участником которых был, о людях, с которыми встречался и работал. Сделать это для действующего главы региона непросто: поездки, встречи, совещания, вечный цейтнот... И все же я решил хоть ненадолго остановиться, взвесить, поразмыслить. Конечно, пока не обо всем, не во всех подробностях, не давая окончательных оценок, но, как говорится, лиха беда начало.
Хотелось быстрее повзрослеть
Мое детство прошло в Тербунах. К тому времени, когда я родился (случилось это 23 февраля 1952 года), станция была райцентром Курской области. Своим именем, как признавалась моя мама Антонина Ильинична, я обязан плакату. Это было первое, что она увидела в родильном доме. Посвящен плакат был подпольщикам – вчерашним школьникам, зверски замученным во время оккупации, но не сломленным немцами. Их подвиг стал широко известен благодаря роману Александра Фадеева «Молодая гвардия». Ну а поскольку я появился на свет не просто в обычный зимний день, а в День Советской Армии, мама и назвала меня в честь вожака молодогвардейцев Олега Кошевого.
Я родился предпоследним из братьев и сестер, а всего в нашей семье было шестеро детей (правда, свою старшую сестру Валю я никогда не видел: она умерла в 1941 году, когда немцы вошли в Тербунский район). Мы жили дружно. Потому что росли в дружной семье, а отец и мама были хорошими родителями. Моя мама была служащей – работала бухгалтером. Отец – Петр Иванович, инженер, всю жизнь связанный с техникой. С родителями мне действительно повезло. Трезвые, умные, общительные, что называется, компанейские. И еще исключительно честные. Семья стала для нас школой человеческой доброты, совестливости, порядочности.
Учился я в Тербунской средней школе и был круглым отличником, хотя примерным поведением, если честно, не отличался. Может, во мне бурлил юношеский максимализм, а может, обостренное чувство справедливости. Я мог вступиться за товарища, когда мне казалось, что учителя к нему придираются, мог вообще увести класс с занятий. Поэтому сегодня я обязан отдать должное долготерпению, а если точнее, то и такту, пониманию, педагогическому искусству своих учителей Прасковьи Петровны Клоковой и Лилии Филипповны Корняевой. Вообще о школе у меня самые добрые, самые светлые воспоминания. Школа тогда была для нас настоящим вторым домом. Мы буквально дневали и ночевали там. То соревнования, то кружки, то конкурсы, то внеклассные занятия...
Окончив восемь классов, отправился поступать в Хреновской лесной техникум, что в Воронежской области. Педагоги убеждали, что я реальный претендент на золотую медаль, а это – пропуск в престижный вуз. Члены приемной комиссии, увидев мои документы, глаза округлили: мол, к нам отличники не поступают. Удивился и директор Бардин Владимир Федорович (недавно я к нему в Хреновое на могилу ездил): «Послушай, парень, а ты не горячишься? Заканчивай одиннадцатилетку, сразу в институт поступишь». Но отговорить меня ему не удалось.
Как уже упоминал, семья у нас была большая, и жили мы хоть и дружно, но трудно. И мне хотелось быстрее начать зарабатывать, хотелось большей самостоятельности, хотелось быстрее влиться в реальную жизнь.
И через три с половиной года я уже стал специалистом, получив диплом с отличием технолога лесного хозяйства. А вместе с ним – удостоверения вальщика леса шестого разряда (это самый высший разряд), тракториста-машиниста, водителя автомобиля, токаря. То есть техникум дал то, что осталось со мной на всю жизнь.
Потом была служба в армии, после чего – работа в Тербунском лесхозе, в Долгоруковском лесничестве. В 24 года был избран председателем колхоза, взвалив на себя ответственность и за посевы, и за надои, и за ремонт техники, и за урожаи, и в принципе за все, что происходило на селе. При этом параллельно я продолжал учиться и делаю это всю жизнь. Заочно окончил несколько вузов, защитил кандидатскую, докторскую диссертацию, продолжаю учиться и сейчас.
В смутные годы мы растеряли многое из того, что всегда было нашей гордостью. Сегодня мы вынуждены вновь говорить о модернизации, развитии науки, внедрении инновационных технологий и даже об уважении к труду. И это самое грустное, а для большинства людей моего поколения, может, и непонятное. Ведь для нас труд был так же естественен, как футбол или волейбол на лужайке. И, наверное, потому в школьные годы я ни разу и не был на каникулах, во всяком случае, в привычном понимании этого слова. После первого класса каждое лето был пастухом в откормочном совхозе «Тербунский». А вот закончив четвертый класс, почувствовал себя достаточно взрослым и отправился на более серьезную работу – на стройку. Правда, использовали меня там в основном на подхвате, но тем не менее деньги, пусть и небольшие, я получил.
Два года, отданные армии
Этот подзаголовок, наверное, не совсем точен. Потому что трудно с абсолютной уверенностью сказать, кто и что кому отдал. То ли я два года армии, то ли армия два года мне. Нет, я никогда не был хлюпиком, и вопроса, служить или не служить, передо мной, как и перед большинством ребят моего поколения, не стояло. Однозначно служить. Да и после встреч с ветеранами Великой Отечественной войны, познавшими и кровь, и боль, и горе, но сохранившими оптимизм, энергию и готовыми, если потребуется, вновь встать на защиту Отечества, мы не могли думать и поступать иначе. Ну а для меня был примером и отец, который прошел три войны – с финнами, с немцами и с японцами. Ему было что рассказать. И он рассказывал. И не только мне. Ветераны тогда довольно часто бывали в школе.
Именно на таких встречах мы особенно отчетливо понимали, что стоит за такими абстрактными, казалось бы, понятиями, как долг, патриотизм, преемственность поколений. Мы понимали, что/ мы наследуем. Не понять было просто невозможно, потому что молодежные организации нас не отпускали от себя ни на час. На вредные привычки просто не оставалось времени. Я никогда не курил. Мне было некогда. Я об этом вспоминаю как о примере для сегодняшних педагогов. Может, стоит что-то позаимствовать из тех времен, когда на воспитание детей, молодежи работало все общество: школа, ветераны, а потом еще и армия. Она тоже стала своеобразной школой, ускорившей возмужание, взросление, закалившей характер.
Служил я с 1971-го по 1973 год. Тогда призывали на два года, но меня задержали на месяц, потому что в Балтийское море вошел авианосец «Энтерпрайз» и остановился у острова Борнхольм. РИЦ под Минском, где я служил (РИЦ – это разведывательный информационный центр), был немедленно приведен в полную боевую готовность, и хороших специалистов (нужно было выяснить, чего ради американский корабль пожаловал к берегам Дании и чем он там занимается) попросили на какое-то время остаться.
Словом, в армии я многое увидел, многое узнал, и мне жаль ребят, которые пытаются уйти от службы всеми правдами и неправдами. Не армия теряет их, они теряют. А это не лучшие стартовые условия для жизни. Тепличные растения не очень хорошо чувствуют себя в естественной среде.
А еще армия – это встречи. Никогда не забуду, как к нам в РИЦ на командный пункт приехал первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Петр Миронович Машеров. Это был человек, который сразу же подкупил всех своим обаянием. Причем в нем удивительно гармонично сочетались и величие, и человечность, и простота. Потом я видел его еще дважды, но первое впечатление сохранилось.
Не знаю, может быть, мне повезло с местом службы. Может быть, мне вообще везло и везет на хороших людей. Но армию я вспоминаю так же тепло, как и школу, и техникум. Эти два года вместили столько всего! И оставили столько незабываемых впечатлений. Нас, липецких ребят, в часть было призвано около двух десятков, мы и сейчас поддерживаем добрые отношения, иногда встречаемся.
Сажал леса и тем горжусь
Вернувшись из армии, я сразу же пошел устраиваться на работу. В Тербунском лесхозе меня ненадолго взяли инженером, а вскоре, через пару-тройку месяцев, назначили лесничим Долгоруковского лесничества. Что такое лесничий, я расскажу. В моем ведении были обходы, лесники, рабочие, была техника. То есть лесничий, если попытаться подыскать ему должностной аналог в промышленности, – это что-то вроде начальника цеха. А если взять не количество работников, а территорию, то очень большого цеха. Правда, лесов в Долгоруковском районе было мало, а поэтому главной задачей лесничества было создавать новые леса – полезащитные, овражно-балочные и придорожные лесополосы. И мы создавали. Пусть это не очень скромно прозвучит, но могу сказать, что все сегодняшние лесополосы вдоль дорог и вдоль оврагов в Долгоруковском районе были посажены коллективом, которым я руководил. Чем и горжусь.
Мы выполняли огромные объемы работ. Ежегодно сажали по триста пять гектаров лесополос. Что такое триста пять гектаров, думаю, будет хорошо понятно, если скажу, что пять лет назад вся область с невероятным трудом сажала по триста гектаров. А мы триста пять!
Посадка леса – это тяжелый, кропотливый ручной труд. Это пять тысяч саженцев на одном гектаре. А всего – умножьте – более 15 миллионов будущих деревьев. Безусловно, с этим невозможно было справиться силами лесничества. И мы нашли энтузиастов: десятки, сотни добровольных лесоводов, совершенно бескорыстно помогавших нам. Энтузиасты, конечно же, обитали в школе. А школа семидесятых, когда я работал в лесхозе, сохраняла все старые традиции, когда делить образование и воспитание никому и в голову не приходило, а посему моими единомышленниками оказались и педагоги, и руководители, а потом и сами школьники. Повсюду были созданы школьные лесничества: в Стегаловской, в Меньше-Колодезской, Больше-Колодезской школах... Откликнулись на просьбы о помощи директора Тимирязевской, Красотыновской, Дубовецкой и других школ района, ребята из райкома комсомола. И все делалось на энтузиазме, практически без поддержки властей.
Меня нередко спрашивают: где было сложнее всего? Моя жизнь простой никогда не была – ни в лесничестве, ни в лесхозе, ни в колхозе, ни в районе, ни в тресте, ни в области, ни в Совете Федерации… Ни тем более в дни государственных переворотов: имею в виду ГКЧП и октябрьские события 1993 года, расстрел Белого дома… Так вот, тяжелее всего, не удивляйтесь, было в лесничестве. Почему?
Да потому, что меня не просто не понимали, но и не хотели слушать и слышать. Вся власть работала на показатели, которые спускали сверху. А поскольку сверху требовали зерно, свеклу, молоко, мясо, то все остальное хозяйственников не волновало. Природа, леса… Да кому они нужны?! Тем более что в одно время с лесопосадками в колхозах и совхозах начиналась очередная битва за урожай. Но если весенний сев был на контроле и в обкоме, и в ЦК, то за посадку леса не спрашивал никто. А это значило, что если у тебя сломался трактор, ты можешь хоть сам впрягаться в плуг – к «Сельхозтехнике» тебя и близко не пустят. Вот и приходилось даже самые ходовые запчасти тайком на «магарыч» выменивать.
Лес, лесное хозяйство – это то, что со мной осталось на всю жизнь. След в душе и сердце. И память. Именно тогда все начиналось. Я был молод, спортивен, ловок. Мне, как лесничему, по штату был положен мотоцикл. И у меня был «Днепр». Но были и две лошади: выездная и скаковая. Одна – под седло, а вторая: зимой – сани, летом – легкая упряжка. Тогда я по-настоящему увлекся лошадьми и завоевал репутацию лихого наездника. Даже цыгане, бравшие лошадей на обучение, самых норовистых направляли ко мне в лесничество. Я любил их укрощать, обучать. И эта любовь к лошадям стала прелюдией другой любви.
Все началось морозным зимним днем, когда я взялся за обучение не просто необъезженного, а какого-то бешеного жеребца по кличке Буян. И то ли был не в лучшей форме, то ли самоуверенность подвела, но конь меня так растрепал… Тащил по снегу несколько километров, я, естественно, перемерз и заболел воспалением легких. Попал в больницу, и вот там познакомился с медицинской сестрой. А вскоре и женился на ней, на моей Татьяне. С тех пор мы вместе, у нас двое детей, теперь уже четверо внуков.
Женившись, я обрел прочный тыл. И это, наверное, сказалось и на деле. Работал я с удовольствием, быстро набирался опыта, что и заметили в Долгоруковском райкоме партии. Первым секретарем там тогда был Мельников Владимир Ермолаевич, а председателем райисполкома Качапин Виктор Васильевич. Потом Мельникова перевели в обком партии, а Качапин стал первым. И меня пригласили на работу в райком.
Легко ли быть председателем?
Я понимал, что райком – дело временное. Инструктором меня назначили, чтобы присмотреться: получится ли из неплохого лесничего приличный председатель колхоза, и внимательно изучали мои плюсы и минусы. К первым тогда, наверное, можно было отнести неуемную энергию и квалификацию инженера широкого профиля. Однако и минусов хватало. И главное – специалистом-аграрником я не был. А кроме того, мне было просто непозволительно мало лет для председателя колхоза – всего 24.
Тем не менее, через несколько месяцев я стал председателем колхоза «Память Ильича» Долгоруковского района. Конечно, к тому времени я еще по-настоящему не состоялся ни как специалист, ни тем более как председатель. Но я быстро учился, потому что у меня были хорошие учителя. Требовательные, но мудрые, чуткие, внимательные. А это очень важно для начинающего специалиста, да для любого человека, который взрослеет, формируется. Виктор Васильевич Качапин был, не побоюсь этого слова, большим руководителем, воспитателем, организатором, а главное – Человеком с большой буквы. Он прекрасно понимал, что моя молодость – это тот «недостаток», который, увы, проходит. А свойственные возрасту максимализм, наивность, прожектерство забудутся, как только я окажусь на ответственной должности.
Ведь что такое председатель колхоза в советские годы? В пять утра ты уже на работе, а в уборку в три ночи начинаешь комбайнеров собирать, и так до одиннадцати часов вечера, когда наконец приходишь домой. Я это время вспоминаю как самый напряженный (и не в моральном плане, как в лесхозе, а в физическом) период своей жизни. Может, потому, что тогда еще не привык, не втянулся. А может, потому, что понимал, что из-за своей занятости мало уделял внимания семье, жене, детям – тогда уже родился сын Роман. И до сих пор меня гложет совесть, потому что дом и семья были полностью на Татьяне. Приходил, когда жена и сын уже спали, уходил, когда они еще не проснулись. Почти ничего не изменилось и спустя три года, когда родилась дочка Олечка.
Что заставляло меня работать день и ночь? Безусловно, не только и даже не столько молодецкая удаль, сколько отчетливое понимание, что я должен поднять колхоз. Это был для меня еще один важный экзамен на зрелость, а также время окончательной шлифовки характера, методов работы, отношения к людям, умения заглядывать в завтрашний день. И не буквально в завтрашний и даже не на следующую неделю и следующий месяц, а на десять – пятнадцать лет вперед.
Тогда мы начали большое жилищное строительство. Почему? Да потому, что, приехав в хозяйство, я увидел, что там некому работать. Люди, потеряв всякую веру в колхоз, разбежались, и в поля и на фермы стали приезжать то «сельхозтехники», то «сельхозхимики» по райкомовской разнарядке. Понятно, что проку от гастролеров было мало. Нужны были свои кадры. А как их привлечь?
Я сказал, что мы начали строить дома. На наше счастье, как раз тогда в области была принята большая программа сельского строительства: предполагалось за пять лет возвести в колхозах и совхозах миллион квадратных метров жилья. Хозяйствам начали подыскивать шефов. За моим колхозом было закреплено первое строительное управление треста «Елецтяжстрой». Тогда управляющим трестом был Станислав Николаевич Крупнов. Впоследствии он стал заместителем главы администрации области по строительству, а руководителем первого управления был и остается отличный специалист и организатор Быков Николай Николаевич.
Итак, мы начали строить. Без денег, без фондов, без материалов… Как? А приблизительно так же, как находчивый солдат кашу из топора варил. Я тогда зачастил в Липецк. Оказалось, что мир не без добрых людей – многие нам помогали. Тогда, кстати, я познакомился с первым заместителем председателя облисполкома Михаилом Тихоновичем Наролиным. Встретил он меня достаточно строго: «Ты кто? Как ко мне пробился? И зачем?». Очень нужно было, говорю, потому и пробился. И объяснил, что работаю председателем колхоза в Долгоруковском районе, что хочу закрепить молодежь в хозяйстве. Что для этого жилье надо строить, а в колхозе нет ни одного кирпича. А у меня ни блата, ни поддержки, ни связей. Помогите.
И Наролин мне крепко помог. Он позвонил тогдашнему директору силикатного завода Щедрину Анатолию Леонидовичу, и тот встретил меня очень уважительно, а главное – выделил несколько вагонов кирпича.
А я, поверив, что доброе дело всегда найдет сочувствие, потихоньку и дальше продолжал «пробивать» материалы. И небезрезультатно. Нам удалось построить десятки квартир. Ввели новую школу, построили новый детский сад, сдали новое правление, даже баню открыли.
Никогда не забуду, как строили среднюю школу, сооружение которой стало для меня еще одной хорошей школой и в переносном смысле слова. На строительстве работали специалисты «Сельстроя». Управляющим этим трестом был тогда Дементьев Василий Иванович. Человек необычайно колоритный, крупный, двухметрового роста, он был и крупным руководителем. В колхоз он приезжал еженедельно, проводил оперативные совещания. И делал это как заправский профессор строительной академии на показательном семинаре, четко оценивая и общую ситуацию, и действия каждого конкретного человека. Его анализ, деловой и жесткий, не был оскорбительным для участников оперативок. Но то, что он был стимулирующим, несомненно. Эти оперативки и для меня стали уроками управления. Я понял, что управление – это искусство, которое, если хочешь работать с людьми, если хочешь, чтобы они были твоими союзниками и помощниками, нужно совершенствовать постоянно.
Инициатива наказуема
Никогда не забуду один случай, из-за которого я стал любить рыбалку. Это сейчас всем известно, что я заядлый рыболов и охотник. Но мало кто знает, что до работы председателем колхоза я никогда рыбаком не был, что, в общем, неудивительно. Я родился в Тербунах, где ни рек, ни прудов. Какая рыбалка! Но рыбаком я стал потому, что однажды случилось то, что, наверное, и должно было случиться с излишне инициативным руководителем. И этот случай оставил глубокий след в моей жизни.
Я был молодым, дерзким, я хотел хорошо работать. Многое получалось. Отправив «сельхозхимиков» и «сельхозтехников» домой, мы сформировали в колхозе свой местный коллектив. Дружный, сплоченный, мобильный. Люди прекрасно показали себя на полевых работах, и у нас впервые за многие годы появилась возможность выполнить план по хлебу. И я этот план в силу неопытности не просто выполнил, но выполнил первым в районе. Меня расписали-расхвалили в газете, я был счастлив и горд. Вместе со мной гордились первой победой все специалисты: главный агроном, комбайнеры… Мы даже отметили успех.
Если бы я знал, во что этот успех потом выльется! А вылился он в очередное приглашение в райком, где меня попросили: дай еще полплана. По неопытности я взял под козырек. Опять знамена, опять фотографии, опять газетные статьи… Приятно. Тем более что я все еще не понимал, что к чему.
Понял, когда меня вызвали в третий раз и потребовали еще половину плана. Это было уже недопустимо. Я отказал. Категорически. То ли к сожалению, то ли к счастью, но я не умел лебезить перед начальством. Ответил резко, что больше мы не сдадим ни одной тонны, что сделали все, что могли.
И уехал, посчитав разговор оконченным. Но, как выяснилось, поторопился. Вскоре меня вновь вызвали в райком. На этот раз в воспитательно-профилактической беседе участвовал и уполномоченный обкома, а им была куратор Долгоруковского района Мачнева Александра Тарасовна. Меня спросили, не передумал ли я. Я не передумал. Более того, предельно ясно объяснил, что если мы еще сдадим хоть тонну хлеба, то в деревне, как говорят в народе, петух на курицу не сядет, потому что нам нечего будет дать колхозникам для живности, а весной нам просто нечем будет сеять. Возникла пауза. И вдруг Мачнева предлагает исключить меня из партии и снять с работы.
Для меня это было громом среди ясного неба. Выгнать человека с работы за… хорошую работу! И не просто выгнать, но и походя подписать ему «смертный» приговор, каковым тогда являлось исключение из партии. Не скрою, я возмутился, вспылил и, хлопнув дверью, вышел из кабинета.
По дороге в колхоз все во мне клокотало. Вновь и вновь возвращаясь к недавним событиям, я просто не понимал, как можно, не зная наших возможностей, не разбираясь в ситуации, закручивать гайки? Неужели за полтора плана, о которых прежде колхоз не мог и мечтать, нужно и можно ломать судьбу его руководителю?
Работать я не мог, не было сил ни с кем разговаривать, отдавать распоряжения… И вдруг я вспомнил лето, новый пруд, который мы построили в селе Красотыновка, и на берегу мальчишку с удочкой. Повернулся к чувствовавшему мое настроение и молчавшему водителю – у него сын как раз в том году пошел в первый класс: «Леонид, а твой Сережка… он что, рыбу ловит? Давай у него удочку возьмем». «Зачем? Вы же не рыбак». «Да не спрашивай, возьми удочку».
И мы отправились на речку Олымь, как зовут ее местные жители. Это на границе нашего и соседнего колхоза «Свободный труд». Тихо, безлюдно. Забросил я удочку и сижу, смотрю на поплавок. Часа через полтора ко мне подходит шофер и говорит: «Олег Петрович, может, червячка нанижем?» Я спрашиваю: «Куда?» Он говорит: «На крючок». «Зачем?» «А так рыба не будет клевать». Я говорю: «Лёнь, мне все равно, будет клев или нет, мне достаточно того, что я просто сижу и смотрю на поплавок». А потом рассказал ему о стычке в райкоме и о возможных оргвыводах.
Но их не последовало. Меня защитил Качапин, он все-таки был умницей, не таким горячим, как остальные. Но с тех пор я понял, что удочка для снятия стрессового состояния – вещь незаменимая. И в этом я имел возможность не раз убедиться. Потому что со временем таких ситуаций стало намного больше, и были они намного острее. Но рыбалка всегда выручала меня. Хотя сегодня она уже не просто лекарство и отдых, но увлечение и спорт, в котором я, смею вас уверить, тоже кое-чего добился.
Как батюшка весь райком из партии исключил
В колхозе «Память Ильича» я проработал пять лет. Ко мне, как и ко всем молодым руководителям, присматривались не только в райкоме, но и в обкоме партии. Заметили. В середине восьмидесятых ненадолго, вновь, как я бы сказал, для стажировки, перевели вторым секретарем Долгоруковского райкома партии. А потом перебросили первым в Добринский район – самый крупный в области.
Я этого не ожидал, и потому для меня направление в Добринку, откровенно говоря, стало большим испытанием, даже потрясением. В тридцать четыре года возглавить ведущий аграрный район, житницу региона, – это сложно. А если учесть все обстоятельства, которые предшествовали моему избранию, – сложно вдвойне.
Дело в том, что Добринский район всегда был передовым. Настолько передовым, что по нему однажды ЦК КПСС специальное постановление принял. Впрочем, неудивительно. Район дал сразу несколько Героев Социалистического Труда. Глазьев Александр Ефимович, председатель колхоза имени Чапаева. Верзилина Екатерина Сергеевна, свекловичница. Бывший руководитель района Донских Виктор Васильевич, к моменту моего перевода сюда председатель облисполкома…
Иными словами, в Добринке всегда был достаточно серьезный кадровый потенциал. Но на момент моего появления в районе местные кадры, как говорится, вышли из доверия. Приблизительно годом раньше в Добринке случилось, как тогда считалось, экстраординарное событие. Из-за того, что на похороны председателя райпотребсоюза, где собралось все районное начальство, был приглашен священник, руководство обкома КПСС устроило вселенскую истерику. Исключили из партии и сняли с работы практически всех руководителей района.
Я понимаю, насколько нелепо, даже неправдоподобно это выглядит по нынешним меркам. Но тогда «политическая незрелость» родственников, пожелавших похоронить близкого человека по православным обычаям, стала причиной сразу нескольких десятков изломанных судеб. Со своих мест были изгнаны все секретари райкома, руководители райисполкома, ряда районных служб. Району, по сути, влепили публичную пощечину.
Для того чтобы осуществить все карательные меры, в Добринку был брошен очень жесткий руководитель Давыдов Александр Филиппович, который добросовестно выполнил все установки обкома. Однако спустя какое-то время областные партийные руководители поняли, что явно перегнули палку, что незаслуженная кара вызвала в районе ропот. Вот тогда и решили отправить в Добринку «свеженького». Для исправления ситуации.
Руководитель делает коллектив. И наоборот
Выбор пал на меня. Я уже говорил, что был молод для такой работы, однако понял, что самое главное мое предназначение – восстановить доброе имя и авторитет района. Района действительно большого, сильного, богатого. И все годы, что я работал в Добринке, а это около пяти лет, я служил району-труженику, и тогда, и сейчас производящему продукции столько, сколько не производит ни один другой в области. Там самый крупный сахарный завод, там огромные объемы зерна, молока, мяса. Понятно, чтобы чего-то добиться, нужно было работать от зари до зари, без суббот и воскресений. И я работал. Обязанности руководителя, увы, почти не оставляют свободного времени. Но и они, когда все получается, не утомляют, а, скорее, стимулируют. Тем более когда зримо видишь результат. В начале и середине восьмидесятых годов пределом мечтаний было получение трехтысячных надоев от коровы, 30 центнеров зерна с гектара, 300 центнеров сахарной свеклы на круг. Мы все это получили. Конечно, по нынешним меркам не Бог весть что. Но по тем временам – это, повторяю, было пределом, о котором можно только мечтать.
Добринский район дал мне многое для понимания стиля, методов работы. Именно там я, думаю, окончательно состоялся как руководитель. И здесь, как уже было с армией, еще неизвестно, кто для кого больше сделал: я для района или район для меня. Думаю, что мы помогли друг другу. Я – восстановить доброе имя района, при мне его прекратили травить, уничтожать кадры. Ну а район, люди – механизаторы, свекловичницы, комбайнеры, специалисты – поверили в меня как в зрелого, опытного руководителя, за что я им до сих пор благодарен.
Я уже говорил, что у меня всегда были хорошие учителя. И не только среди руководителей. В Тербунах в лесхозе и в Долгоруково в лесничестве я работал с людьми, всю жизнь отдавшими любимому делу. Я их и сегодня помню поименно. Это лесники Щедухин Николай Павлович, Пилюгин Петр Федорович, Шувалов Виктор Сергеевич. Это ветеран войны, потерявший в сражениях руку, техник Шацких Михаил Иванович. Это звеньевая Парахина Валентина Николаевна. Асом высочайшего класса был механизатор Крюков Александр Тимофеевич…
Эти люди работали не за страх и не за деньги – денег в лесном хозяйстве всегда платили мало, а за совесть. И дело они делали большое. И мы прекрасно понимали друг друга, несмотря на разницу в возрасте, в опыте. Ветераны поддерживали меня, потому что я любил дело, которое любили они.
И в колхозе «Память Ильича», куда я пришел в непростые годы, я вовсе не был один в поле воин. Тогда в хозяйстве оставались главными специалистами профессионалы, люди образованные, опытные, преданные делу. Например, главным агрономом тогда была Шалимова Мария Федоровна, исключительной квалификации человек. Председателем колхоза я проработал около пяти лет и все эти годы учился у нее. Главным зоотехником и главным экономистом работали супруги Саввины Василий Михайлович и Валентина Григорьевна – честнейшие и скромнейшие люди. Бухгалтером в колхозе была очень требовательная, решительная женщина Воржева Екатерина Ивановна. Я до сих пор благодарен ей за то, что она меня, молодого руководителя, тогда удержала от целого ряда опрометчивых решений, от искушения воспользоваться не всегда праведным опытом более зрелых коллег-председателей. Я многому научился у заведующей Богато-Платовской фермой Болестевой Нины Митрофановны. Человек прекрасной души, да просто мудрая женщина, она была старше меня и имела право подсказывать и учить, что и делала, но скромно, уважительно, чтобы не обидеть. Никогда не забуду откровенные беседы с Фандюхиным Николаем Яковлевичем, заведующим фермой в Дальней Щербачевке, со свекловодом и мастером на все руки Фокиным Василием Петровичем.
Мне посчастливилось работать с людьми, которые поддержали меня в главном стратегическом выборе – направить основные силы и средства на решение социальных проблем, на закрепление кадров. Это было верное решение. Благодаря вложениям в непроизводственную сферу мы смогли радикально изменить производство. Колхоз преобразился, что для меня стало очередным уроком. К повышению урожаев, надоев, привесов не всегда ведут прямые и потому самые очевидные пути.
И в Добринском районе я не изменил уже выработанной к тому времени традиции – прежде чем за что-либо браться, послушать людей. Это гарантирует от ошибок, непонимания, административных заносов. В Добринке большим помощником для меня стала профессиональный педагог, заведующая районным отделом народного образования Тишанинова Нина Тихоновна. Высокая, статная, умная женщина, она помогала мне преодолевать излишнюю самоуверенность, горячность, требовательность. Я до сих пор благодарен ей за уроки дипломатии, уроки взвешенного, доброго отношения к окружающим.
И опыт, который я приобретал в общении, работе с такими людьми, помогал мне принимать оптимальные кадровые решения. Я до сих пор прекрасно помню, как представлял коллективу совхоза «Петровский» нового директора Путилина Павла Ивановича, нынешнего председателя областного Совета депутатов. И для меня, и для Путилина это назначение было очень серьезным испытанием. Я был молод, но он еще моложе и должен был занять место известного во всей стране директора, Героя Соцтруда. И вот мы приехали в орденоносный совхоз, где в просторном зале собрались специалисты, лучшие работники, убеленные сединами ветераны. Многие скептически смотрели на молодого руководителя. Однако скепсис оказался недолгим: вскоре люди убедились, что из Путилина получился замечательный директор. Что, кстати, и подтвердил его восемнадцатилетний директорский стаж в «Петровском».
Разруха действительно начинается в головах
Именно этим я и руководствовался, когда решал, с чего начать свою деятельность в Добринке. Шаг был откровенно рискованным, потому что я прекрасно понимал, чего от меня ждут в самом большом в области районе, привыкшем к тому, что райком партии – это могучий штаб, оперативно решающий любые хозяйственные вопросы. Касавшиеся и уборки, и сева, и поставок хлеба, молока, мяса. Казалось, что в этот воз немедленно впряжется и самый молодой в истории района первый секретарь.
И вот я отправился в колхоз имени Крупской. Меня ждали, хотя я и не предупреждал. И когда служебная «Волга» подкатила к правлению, я обнаружил местное начальство едва ли не в полном составе. Председателем колхоза тогда работал Ермолин Александр Алексеевич. Молодой, родом из Добринского района. Вместе с ним были секретарь парткома и председатель сельского Совета. Все в сапогах. Ждали, что, как обычно, а была весна, что поедем в поле. А я говорю: Александр Алексеевич, а давайте-ка заедем на кладбище. Он буквально оторопел: «Куда?» Я повторяю: «На кладбище». «Зачем?» «Да просто заедем». Они на меня смотрят как на сумасшедшего, но деваться некуда. «Поедем», – отвечают. Однако подъехать к кладбищу мы так и не смогли – туда не всякий вездеход мог пройти.
Нельзя сказать, что я этого не ожидал. Напротив, ожидал. Повальный атеизм, который у нас тогда насаждался, не допускал уважения к вере. И даже кладбища чем-то мешали воинствующим безбожникам. Неухоженные, заросшие бурьяном, они стали позором очень многих деревень. Чтобы напомнить об этом сельским руководителям, я умышленно приехал в туфлях. Первым полез в грязь, перебрался через неоткрывавшиеся ворота на кладбище. Когда барьер преодолели и остальные, предложил: «А теперь покажите мне могилу первого председателя колхоза». Ответом было долгое молчание. «Тогда давайте вместе поищем», – нарушил я наконец тишину.
Мои спутники, чтобы окончательно не ударить в грязь лицом, решили меня отговорить: «Вы же в туфлях, Олег Петрович». «Да ничего, – отмахнулся я. – Обойдем все могилки и найдем».
Поиски были трудными и долгими. Перепачкав не только туфли, но и костюм – признаюсь, делал это во многом умышленно, – я наконец отыскал могилу человека, стоявшего у истоков хозяйства. Из-за бурьяна едва выглядывал заржавевший шпиль памятника. Позже я навел справки. Дети председателя были довольно успешными людьми, хорошо зарабатывавшими на Новолипецком комбинате.
Впрочем, это нисколько не оправдывало руководителей хозяйства. Стоя посреди кладбища, я молчал. Мои спутники тоже не произнесли ни слова. Да и что говорить, когда все было и так понятно.
Тяжело расставшись со своими собеседниками, я поехал в соседнее хозяйство, к председателю колхоза имени Чапаева Глазьеву Александру Ефимовичу, Герою Социалистического Труда. Он сидел в правлении, меня не ждал. Его я тоже не предупреждал о визите, а сарафанное радио на этот раз не сработало. «Здравствуйте, Александр Ефимович! – вошел я в кабинет и с ходу предложил: – Поедем…» Он уточняет: «На ферму или в поле?» А я ему говорю: «Я бы хотел с вами съездить на кладбище». «Куда? – удивился Глазьев и, внимательно посмотрев на меня, объяснил: – Сорок лет работаю председателем колхоза, а на кладбище с первым секретарем никогда не был. Но раз надо, поехали».
На кладбище он из машины вышел первым, по-хозяйски, даже придирчиво осмотрелся. Посыпанные песком, обложенные кирпичом дорожки, аккуратно обрезанные деревья, выкрашенные памятники. Судя по всему, все делалось по его, Глазьева, указанию, и увиденным председатель остался доволен. Пригласил меня пройти дальше и вскоре остановился. Молча постояв у памятников отцу и деду, поинтересовался: «Куда теперь?» «В правление», – сказал я.
Когда мы возвратились, Александр Ефимович испытующе смотрел на меня, но ни о чем не спрашивал, понимая, что я в любом случае попытаюсь объяснить цель неожиданной поездки. И я рассказал, что до приезда к нему побывал у соседей и теперь хорошо понимаю, почему колхоз Чапаева вот уже много лет один из лучших в области и его председатель – Герой Соцтруда, а колхоз Крупской развалился.
Человеку нужны и хлеб, и молоко, и… история
Узнав о том, что я навожу порядок на сельских кладбищах, в обкоме партии попытались меня приструнить. Мол, занимаюсь не тем, тем более накануне «идеологически вредного» праздника Пасхи. Стране и области нужны молоко, мясо, а я какой-то памятью, историей увлекся. Но я уже не был тем наивным молодым председателем, которого можно было с работы за перевыполненный план снимать. Научился не только держать удары, но и отвечать на них. И сделал это так, что ко мне больше не приставали. Тем более что ездил я в колхоз Крупской вовсе не для того, чтобы, посмотрев на кладбищенское запустение, смириться и успокоиться.
Не помню, но мне кажется, что я с детства знал (и это знание мне никто не навязывал, оно по наследству, наверное, на генном уровне досталось), что человек, не способный обустроить собственный дом, не может быть хорошим работником. Что Иваны, не помнящие родства и могил своих близких, не станут хозяевами ни в своем селе, ни в поле, ни на ферме, ни в колхозе. Впрочем, это никогда ни для кого не было открытием. Но об этом старались не говорить. Я попытался. Но, конечно, мне требовались союзники. А где они? Для кого память человеческая действительно важна? И вот тогда я предпринял еще один рискованный с точки зрения «техники политической безопасности» шаг. Постарался забыть о недавнем обкомовском антирелигиозном демарше и поехал в храм. В Добринском районе тогда действовала только одна Павловская церковь. Вот туда через неделю или чуть больше после визита на кладбища и за неделю до Пасхи я и отправился.
Несмотря на весну, с утра подморозило. Пронизывающий ветер раскачивал голые кроны деревьев, а поэтому, когда мы подъехали к церкви, я с удивлением увидел фигурку человека, работавшего на самой маковке храма. Привязанный для страховки веревкой, монах терпеливо красил шпиль. Поняв, что я приехал к нему, аккуратно убрал кисть и попросил подождать. Мы с водителем, а у меня водителем был тогда Скворцов Александр Никитович, знавший в районе всех и вся, помогли ему спуститься. Познакомились. Никон, в миру Васин Николай Иванович. Я тоже представился. Объяснил, зачем приехал. Поговорили с ним о кладбищах. И выяснилось, что об их благоустройстве думал не я один, но и мой собеседник, сельский священник, а ныне глава Липецкой и Елецкой епархии архиепископ Никон. Вот так лет тридцать назад мы с пастырем и встретились. Тогда я сразу обратил внимание на его руки. Натруженные, мозолистые, рабочие. И, как я потом узнал, очень искусные. Он всегда делал все сам, брался за любую работу. Как не требующую особых навыков, так и тонкую, предполагающую и знания, и филигранную технику, и вкус, и художественное чутье.
К тому времени несколько ослабли идеологические путы, и церковь потихоньку начала думать не только о сохранении действующих храмов, но и о восстановлении не до конца разрушенных. На помощь пришли многие люди, в том числе и руководители. Думаю, что атеизм, несмотря на все усилия, всеобъемлющим у нас никогда не был, и ту же Пасху праздновали, пусть и не афишируя, в большинстве семей. Религиозные праздники, равно как и религиозные обычаи, истины, просто невозможно изъять из нашей национальной культуры. Мне кажется, я всегда понимал это, а потому, оставаясь первым секретарем Добринского райкома партии, с абсолютно чистой совестью, хотя и тайком от обкома, чтобы не дразнить гусей, начал помогать отцу Никону. Чем мог и где мог. И в частности, восстанавливать Демшинскую церковь.
Кстати сказать, наведение порядка на кладбищах было едва ли не первым, чем я занялся, став главой областной администрации.
Как я стал «диссидентом»
Шло время. Кавалерийская атака обкома на район стала забываться. Страсти улеглись. Добринка, как и прежде, работала напряженно, но результативно. Планы выполнялись. Показатели росли. Производство свеклы однажды достигло исторического максимума, что стало поводом для многочисленных поздравлений, наград, газетных статей. Казалось бы, можно было успокоиться, работать размеренно и комфортно.
Но как раз тогда начались мои первые крупные конфликты с вышестоящим партийным руководством, которые часто приобретали политический оттенок. Причины? Многого из того, что происходило в районе, в области и в стране, я не понимал. Просто отказывался понимать. И открыто говорил об этом. Самый простой пример. Я знал, что Добринский район производит зерна, молока, мяса столько, что его вполне достаточно, чтобы, отправляя в закрома Родины львиную долю, хорошо обеспечивать и собственное население.
Но наши магазины были пусты. На прилавках – лишь некачественный хлеб (о том, почему – чуть позже), трехлитровые банки с желтыми маринованными огурцами и рыбные консервы. Горожанам еще хоть что-то перепадало, а на сельчан махнули рукой: авось с голоду не помрут, огороды есть. Видя все это, я не понимал, ради чего работаю. Ради чего работают руководители хозяйств, специалисты, доярки, механизаторы? И все эти вопросы я задавал в обкомовских кабинетах. Но острые вопросы повисали в воздухе…
Я обещал объяснить, почему у нас хлеб обычно был некачественным. Так вот, фонды, которые выделялись району, производящему больше всех зерна в области, качественной муки практически не предусматривали. Она уходила в так называемые страны народной демократии – во Вьетнам, ГДР, Венгрию, Польшу, а также в Прибалтику. Нам доставалась такая мука, из которой выпечь качественный хлеб было невозможно. В районе было огромное поголовье скота, но кормов не хватало. Коров держали на соломенной диете, в то время как склады ломились от зернофуража… Как такое могло случиться? А все очень просто. Это был государственный резерв, постоянно уходивший в среднеазиатские республики, страны Индокитая. А нам, в областях и краях, его использовать категорически не дозволялось.
Наверное, я был несдержан, резок, задавал «наивные» вопросы. Но мне казалось, что они должны стать главными. И не только в Липецке, а в первую очередь в Москве. Но понимания не находил. Между тем проблемы нарастали. Первыми это поняли молодые руководители, те, кто возглавил заводы, колхозы, районы в конце семидесятых и первой половине восьмидесятых годов. Более того, в приватных разговорах мы называли вещи своими именами и искали пути выхода из кризиса. И самый очевидный – отказаться от интернациональной дани, заняться своими собственными хозяйственными проблемами, а не вопросами мирового коммунистического движения.
Ведь в советские годы Липецкая область была вполне способна прилично кормить себя и еще два-три региона в менее благодатных российских краях. Мы пытались говорить об этом с руководителями области, а первыми секретарями обкома партии в те годы были Григорий Петрович Павлов, Юрий Алексеевич Манаенков, Виктор Васильевич Донских, но они уходили от таких разговоров. Они их боялись. Не знаю, может быть, они уже имели горький опыт и, однажды услышав грозный окрик из ЦК, просто не желали вызывать огонь на себя, понимая, что и они не все могут сделать.
Работая в эпоху блиц-секретарей, как чуть позже назвали начало восьмидесятых годов прошлого века, я испытывал странные чувства. Тогда меня практически не покидало ощущение какой-то ирреальности происходящего. Отдаленный гул надвигающейся смуты, кажется, уже витал в воздухе. Вся страна потешалась, наблюдая по телевидению, как руководитель страны был не в состоянии членораздельно произносить слова. Но это был смех сквозь слезы, потому что уже было очевидно, что с таким руководством далеко не уйдешь.
Некоторые надежды были связаны со сменой власти в Кремле. Но когда умершего в 1982 году немощного и по сути устраненного в последние годы своего правления от дел старика Леонида Ильича Брежнева сменил еще более дряхлый старец Константин Устинович Черненко, власть окончательно стала пародией на саму себя. Появление на высшем посту в стране вроде бы сильного Юрия Владимировича Андропова вселило надежду. Но у нового лидера практически сразу отказали почки, и он не выходил из больницы. Когда-то и Брежнев, и Андропов, и Черненко были, наверное, крепкими, хорошими руководителями. Но уже во второй половине семидесятых их время ушло.
Можно ли поделить 10 колготок на 1000 женщин?
Требовались новые лидеры, способные реагировать на новые вызовы времени. И наверху, кажется, это осознали. Началась перестройка, был принят совершенно новый курс, результатом которого стало разрушение Советского Союза, государственного строя, политической системы. Новые руководители страны Михаил Сергеевич Горбачев, Николай Иванович Рыжков, один – Генеральный секретарь, второй – председатель Совета Министров, их аналитические и исполнительные структуры принялись пичкать страну средствами от одних, неприятных, но не смертельных болезней, не обратив внимания на другие. Смертельно опасные. Между тем симптомы экономической несостоятельности государства, проявившиеся во времена позднего Брежнева, продолжали множиться. Я хорошо помню, как проблемой становилось приобретение мыла, спичек, стирального порошка, да едва ли не всех ходовых товаров, никогда не считавшихся дефицитными.
Сегодня это кажется невероятным, но во времена перестройки я был вынужден заняться тем, чего в самом страшном сне не мог себе представить, – учетом и распределением поступающего в район ширпотреба. Хороших платьев, костюмов, рубашек купить было просто невозможно. Не привыкшие церемониться с начальством доярки однажды наговорили мне по этому поводу массу не самых ласковых слов. После чего, никогда не забуду, я и отправился делить доселе неведомый мне товар – женские колготки. О них в районе тогда знали понаслышке, и по их поводу было больше всего шума на ферме. Поэтому я старался быть предельно справедливым. Вот только как это сделать, если колготок 10, а соискательниц 1000? Чтобы не было недовольных, я решил: одни колготки лучшей доярке, другие – лучшей свинарке, третьи – лучшей телятнице, эти – лучшей учительнице, а те – лучшей воспитательнице.
Половину колготок я предусмотрительно делить не стал, предполагая, что их отберет обком партии. Так оно и случилось. Смешно? Скорее грустно… Никогда не забуду, как в район каким-то ветром занесло три японских телевизора «Sony». Один мы сразу включили и были потрясены качеством картинки. Но на том знакомство с импортной техникой и закончилось. Все три телевизора у нас немедленно отобрали, потребовав привезти их в обком, а оттуда отправили еще дальше – куда-то в ЦК.
В эпоху гласности, о пришествии которой Горбачев был вынужден объявить после того, как совершенно не задалась анонсированная раньше эпоха ускорения, откровенно стали говорить практически обо всем. Да с таким пафосом, что казалось: достаточно обозначить, назвать проблему, и она немедленно сгорит от стыда. Во что-то в этом духе уверовал и новый генсек, колесивший по необъятным просторам одной шестой части суши и щедро делившийся самыми фантастическими планами. До сих пор помню, как, приехав на «АвтоВАЗ», он выступил с зажигательной речью о блестящем будущем отечественного автопрома, который через пару-тройку лет затмит и «Форд», и «Мерседес», и «Тойоту». При этом он почему-то забыл о том, что в Америке, Европе и Японии приобретение автомобиля не составляет ни малейшей проблемы, а у нас самую массовую тогда «шестерку» можно было купить только по разнарядке райкома и обкома партии.
Удаление с политполя
Ничего удивительного, что народ к сладкоречивому лидеру быстро охладел.
Скажу больше: пустозвонство и говорливость Горбачева стали вызывать откровенное раздражение. Надо было что-то предпринимать. Кому? Ну а кому, как не нам, нескольким молодым первым секретарям райкомов. Молодым и по возрасту, и по стажу работы и оттого не научившимся принимать как должное откровенно деструктивный курс заблудившихся, если не сказать резче, перестройщиков. Мы многое начали говорить в открытую. Я тогда был вынужден несколько раз выступить и на совещаниях, и на пленумах, чтобы заявить о нарастающем недовольстве политикой генсека и его окружения. Я говорил об этом перед Пленумом ЦК, куда уезжало наше руководство, говорил первому секретарю обкома партии Манаенкову Юрию Алексеевичу. Потом, когда Манаенкова перевели в ЦК и первым секретарем стал Донских Виктор Васильевич, я и ему говорил, что люди требуют смещения Горбачева с поста Генерального секретаря ЦК КПСС.
Я понимал, что сильно рискую, а поэтому и не удивился, когда мне предложили перейти на работу в областной центр на должность управляющего трестом «Липецкмелиоводстрой», переименованным вскоре в «Липецкводстрой». Почему я не возмутился и не отказался? Если честно, тогда такие переводы, как и все мои предыдущие перемещения, я воспринимал как должное. Я был, можно сказать, человеком системы, и куда бы меня ни направляли: в колхоз, в район, в трест, я считал своей обязанностью выполнять решения. Это не подлежало обсуждению. Надо – значит, надо. А поэтому я без колебаний стал управляющим трестом «Липецкводстрой».
Безусловно, я не мог не сознавать, что, переводя в хозяйственники, обком «элегантно» удаляет меня от политики. Да только сам я от нее не мог удалиться и поэтому с горечью следил за дальнейшим, увы, вполне прогнозируемым развитием ситуации вплоть до развала страны.
Крушение СССР, как ни странно, сегодня связывают исключительно с именами Горбачева и Ельцина. Но, по-моему, это совершенно несправедливо. Для того чтобы развалить такую страну, если бы они действительно разваливали ее вдвоем, надо быть гениями развала, демонами геополитических катастроф. А они, поверьте, не гении. Посредственные мужики: один нерешительный, что для политика абсолютно недопустимо, а второй еще и любитель выпить.
Для того чтобы развалить великое, уникальное государство, каким был Советский Союз, требовалось уникальное стечение обстоятельств. Их было очень много. В них еще предстоит разбираться. Хотя многие версии уже озвучены. Здесь и гонка вооружений, совершенно непосильная для советской экономики. И умышленный обвал нефтяных цен. И шлейф государств-сателлитов, требовавших своей доли в советских доходах. И непомерные амбиции национальных элит и лидеров, по-детски мечтавших на равных общаться с руководителями крупнейших государств. Да много еще чего, о чем не однажды уже писалось и говорилось. Но главной причиной распада, как мне кажется, стала усталость общества от перестроечных кульбитов, перессоривших народы и территории и ставших причиной нескольких вооруженных конфликтов.
Как я уже сказал, в мелиорацию я пришел не по своей воле и вовсе не в радужном настроении – страна семимильными шагами шла к катастрофе. Оставалось работать, заниматься текущими делами, которых в мелиорации оказалось неожиданно много. Мы строили водопроводы, гидротехнические сооружения, плотины, пруды, оросительные системы. А однажды первый заместитель председателя облисполкома Михаил Тихонович Наролин попросил трест помочь в газификации области. Требовалось протянуть газопровод в Усманский район.
Работа была предельно сложной. Значительная часть магистрали должна была проходить по болотам в пойме реки Воронеж. Московская фирма от участия в самоубийственном проекте отказалась. Вот тогда Наролин вызвал меня и произнес не самое вдохновляющее вступительное слово: попробуй, говорит, со своими ребятами, может, что-нибудь получится. Хотя нет у вас такой техники...
Мы попробовали. Дождались зимних морозов и вместе с ПМК-2 во главе с Николаем Алексеевичем Подлесных и его замечательными ребятами бросили этот дюкер по болотам. Правда, утопили несколько единиц техники, вытащить ее из трясины было невозможно, но поручение выполнили. Когда в очередной раз встретились с Наролиным, тот искренне благодарил: «Знаешь, Олег, не ожидал. А вы круче московских!»
Работал я тогда с удовольствием. Что называется, в одной связке с такими прекрасными профессионалами, как Валентина Петровна Журавлева, и целым рядом других блестящих гидротехников. Тогда же познакомился с Юрием Николаевичем Божко. Ныне он первый заместитель главы администрации области, а в те времена – начальник Задонской ПМК «Мелиоводстрой».
Регион сдали «пацанам от политики»
Конечно, политику я не выпускал из поля зрения. Ожидал обвала и внутренне был готов к этому. И вот тебе… ГКЧП. Страна на московские события отреагировала по-разному. Кто-то спокойно удержал ситуацию, не пожелав участвовать в баталиях, кто-то поддержал одну из противоборствующих сторон. Но больше всего отличилась наша область, немедленно лишившись всего чиновничьего персонала. К моему большому сожалению и удивлению, руководство региона, последовав примеру председателя областного Совета Виктора Васильевича Донских, добровольно подавшего в отставку, разбежалось вместе со всеми своими управлениями и ведомствами. И обезглавленный регион оказался в руках, назову вещи своими именами, «пацанов от политики».
Председателем областного Совета тогда был избран Олег Дмитриевич Дячкин, преподаватель местного политехнического института. Ну а он добился в Москве назначения главой администрации области своего соратника, преподавателя того же вуза Геннадия Васильевича Купцова. Быстро набрав команду таких же неопытных в управлении людей, как и сами, они принялись с поистине революционным рвением крушить все властные горизонтали и вертикали. И уже первые месяцы их деятельности в 1991 году привели к ужасающим последствиям. Началось активное, я бы сказал, системное уничтожение экономики. В рекордно короткие сроки было развалено сельское хозяйство, встали колхозы, совхозы, опустели фермы. Это был экономический обвал.
Именно в такой обстановке депутаты областного Совета – а это был, наверное, единственный орган власти, который попытался не потерять лицо, я знаю об этом не понаслышке, тоже был депутатом – потребовали немедленной отставки новых назначенцев.
Прошло уже двадцать лет с того момента, но я никогда не забуду смелости, гражданской стойкости, решительности наиболее активных моих коллег, не допустивших дальнейшего развала региона. Они буквально заставляли всех депутатов, в том числе и трусов, мечтавших отсидеться в сторонке, а их было немало, появляться на сессиях. Они большинством голосов добились внесения вопроса об освобождении от обязанностей председателя областного Совета Дячкина. Кто же эти депутаты? С удовольствием называю их имена. Среди них, в частности, ныне покойный Шаршаков Иван Михайлович, преподаватель Липецкого политехнического института, но главное – женщины: Кисенко Валентина Петровна, тогда тоже преподаватель того же вуза, Сорокина Мария Ивановна, в то время депутат Верховного Совета, Тихонова Ираида Юрьевна, ныне Уполномоченный по правам ребенка в регионе, Чепасова Тамара Эдуардовна, ныне работающая в Счетной палате России.
Они стали инициаторами восстановления власти, управления, порядка в регионе. Они понимали, что на их стороне правда. И эту правду отстаивали, подавая пример и мужчинам. Должен сказать, что пример был замечен. Растерявшиеся во время московских баталий мужики встряхнулись и занялись тем, чем, собственно, и должны были заниматься – собственной областью. Многие из них, имею в виду прежде всего группу молодых бывших первых секретарей райкомов, а это Герасимов Владимир Алексеевич, Тагинцев Николай Федорович, Доровской Сергей Борисович и другие, позже стали председателями районных Советов.
Вместе с этой группой был и ныне покойный главный режиссер Липецкого драматического театра Пахомов Владимир Михайлович. У него в театре мы собирались, обсуждали план действий, пытались представить более детальную картину будущего устройства региона. Многие вопросы какое-то время оставались открытыми. И один из главных: кто должен заменить на посту председателя облсовета совершенно не справлявшегося со своими обязанностями Дячкина, а соответственно, и кто должен добиваться отставки главы администрации Купцова, управленческая деятельность которого вообще была одним большим недоразумением.
В тот вечер я засиделся на работе. Приехав после сессии облсовета к себе в трест «Липецкводстрой», занялся разборкой накопившихся бумаг. Было уже часов восемь, когда услышал хлопанье автомобильных дверей. Выглянул в окно: подъехали три «Волги». Из машин вышли Сорокина, Чепасова, Тихонова, Кисенко, вместе с ними Герасимов, Тагинцев, Доровской. Как выяснилось, они приехали ко мне с предложением, а точнее, требованием согласиться на выдвижение моей кандидатуры на пост председателя областного Совета. Я выступил категорически против и объяснил почему.
Причина первая. Я с 24 лет, а если честно, то и раньше, во власти, пусть небольшой, но во власти. Я уже устал управлять людьми. И к 40-летнему возрасту, а мне было тогда уже тридцать девять лет, я, что называется, наруководился от души. Вторая причина. Я считал, что будущий председатель облсовета должен быть существенно старше меня и обладать не только опытом, но и мудростью, которая приходит с возрастом. И третий аргумент: я не был убежден, что способен в столь сложное время справиться с обязанностями председателя облсовета.
Но мои оппоненты оказались еще более категоричными. И их наступление закончилось тем, что я, как человек системы, привыкший к общественной, политической, организационной дисциплине, сказал: ладно, если некого, пробуйте. Но поставил условие: должно быть несколько кандидатур…
Тяжелые бои за главное административное кресло в регионе закончились 5 мая 1992 года, когда Дячкин был освобожден от должности, а я избран председателем областного Совета. Напомню, что в соответствии с тогдашней иерархией Совет был полновластным хозяином в регионе. И я четко понимал масштабы власти, находящейся в моих руках.
Как убедить президента
Мне сорок лет, опыт управления солидный, но опыта политической работы на областном уровне никакого. А тут я один. И никого рядом. Ни обкома, ни облисполкома, ни Совета Министров… Конечно, какие-то структуры появились, но туда пришли «правоверные революционеры», люто ненавидевшие людей, работавших в советско-партийных органах.
Однако надо было общаться и с ними. И первым вопросом, который мне предстояло решить, было освобождение от работы главы администрации области Купцова Геннадия Васильевича. На областном уровне проблем не было: сессия за отставку Купцова проголосовала с удовольствием. Но это решение должен был исполнить президент страны, которым был Борис Николаевич Ельцин. Дело в том, что в свое время Купцов был назначен главой администрации области Указом президента, и только таким же образом он мог быть освобожден от должности.
Мы бились много и очень активно. Москву не один раз посещали ходоки, но все попытки заканчивались, как правило, ничем. Ельцин принципиально не освобождал глав, против которых восставали областные Советы. Я обсуждал с Борисом Николаевичем этот вопрос трижды. Первый раз накоротке, на Съезде народных депутатов, и дважды добился приема. Мне даже казалось, я убеждал его в том, что неадекватный глава администрации должен быть отправлен в отставку.
Но как только я выходил из кабинета Ельцина, к нему решительно направлялся руководитель Ассоциации глав администраций и глава администрации Московской области Тяжлов. Ассоциация как раз и представляла таких временщиков, как Купцов, демократов первой волны, случайно брошенных на управление, и яростно защищала своих. Так вот Тяжлов заходил к Ельцину и настаивал, что снимать Купцова не надо.
Как все-таки удалось убедить президента? Ельцин, конечно, был опытным управленцем, у него была волчья хватка на власть. И, принимая решения, он интересовался массой нюансов. У меня, например, он спросил: «Хорошо, если я освобожу Купцова, кого назначить на его место?»
Я ему ответил: «Уважаемый Борис Николаевич, на место Купцова должен быть назначен человек, которому доверяете вы, то есть человек демократической волны». Я говорил чистую правду. «И в области есть такой человек?» – поинтересовался Ельцин. «Есть предложение. На должность главы администрации области мог бы быть назначен один из заместителей Купцова, то есть человек из той же самой демократической среды, Зайцев Владимир Васильевич».
Потом, как мне рассказывал руководитель Администрации Президента Сергей Александрович Филатов, Ельцин говорил: «Королев был первый человек, который не попросил должность себе. Всегда все свергают кого-то, чтобы пробиться самому, а этот сказал: да, я свергаю его, но рекомендую другого. Этим он меня подкупил». Это подтвердил и сам Борис Николаевич, когда приезжал к нам в область.
Так был решен первый вопрос повестки дня о замене руководителя исполнительной власти области. Исполняющим обязанности главы администрации был назначен Зайцев. Он оказался вдумчивым, объективным человеком, хорошим экономистом и в то очень трудное время сделал много хорошего. Он освободил исполнительную ветвь власти от ряда абсолютно случайных людей. Их было много, не хочу их даже перечислять. Он по моему настоянию вернул на должность первого заместителя главы администрации изгнанного с работы Михаила Тихоновича Наролина.
Источник: lpgzt.ru